|
|
«...Люди все разные. Актеры — люди. Значит, и актеры все разные.
Бывают говоруны, рассказчики, остряки, бывают «устроители дел»:
снимаем на заводе — заодно что-то заклепать, заварить или просто
гвоздиков, скобочек набрать впрок; снимаем в больнице — лекарства
добыть, связи завести, самому заодно провериться... Бывают спорщики,
или «идейные», или «весь в искусстве», бывает, наоборот, рыболов или
садовод, для которого кино, театр — дело привычное, но сильно
отвлекающее от основного занятия. Бывают картежники, пьяницы,
шахматисты, бывают трудяги, зубрилы, ослепительные донжуаны,
правдолюбцы, диссиденты, накопители, бывают хранители собственного
дарования, нарциссы, бездельники, «звезды»...».
«...Звезды наливались самодовольной силой: одно только появление на
сцене, две банальности в микрофон — и многотысячная толпа изойдет
восторгом и благодарностью. И уже прямо со сцены стали говорить, не
моргнув глазом: «Да, я звезда!».
— Ну, что ж? — скажут мне, — дело житейское, так во всем мире. Вот и
мы интегрируемся в европейскую и «штатскую» культуру, чего
волноваться?
А я и не волнуюсь. Хотя бы потому, что меня тоже тянули и продолжают
«в звезды», только брезгливость мешает поддаться. Так что я не из
обиженных. Хочу только заметить, что наши «звезды» не только от
Запада, не только от мировой моды. Они еще и от нашей традиционной
номенклатуры — кто попал, тот любыми способами, и уж совсем не
художественными, будет держаться за место на небосклоне. И
зрительское поклонение у нас очень недалеко ушло от маленьких
культов личностей...».
«...Высокая волна драматического театра прошла. Не так далеко это
время, и все же далеко. Почти все знаменитости кино были
театральными актерами. Они могли подтвердить свою профессиональную
состоятельность способностью прямого общения, умением владеть
зрительным залом. Воздействовали искусством: их работой было
создание образов.
Постепенно пошло снижение. Словечко «звезда», которое лет двадцать
назад употреблялось только иронически, всегда с легкой примесью
кавычек и уж, во всяком случае, никогда не применительно к самому
себе, — словечко это вдруг показало зубы и попросило не шутить в его
адрес и даже не посмеиваться в его присутствии. Звезды стали
множиться, и каждая стала разбухать. Уже не на работу артиста
приходили смотреть зрители, а на самого артиста — звезду. Высшим, а
затем и единственным удовольствием стало вручение цветов (тем самым
прикосновение к знаменитости) и получение автографа (добыча расписки
в прикосновении)...».
Сергей Юрский — не только замечательный актер, но еще и блестящий
литератор и публицист. Как бы он ни относился к «звездному» званию,
есть и будут артисты, которые носить имя звезды обречены. И Юрский в
их числе. В этом одесситы могли убедиться, посетив гастрольный
спектакль по пьесе итальянского драматурга Альдо Николаи «Железный
класс», показанный в театре музыкальной комедии. Сергей Юрский,
Ольга Волкова и Николай Волков показывали чудеса ансамблевой игры,
ни в коем случае не педалируя тот факт, что на сцене находился
ансамбль звезд. Мы встретились с Юрским, плавно перешедшим от ролей
эффектных героев к образам эксцентричных стариков. Конечно, зрителям
хотелось бы видеть любимого артиста вечно молодым, но Сергей Юрьевич
с годами даже приобрел особую ясность ума, а физически остался в
прекрасной форме. Взять хотя бы то, что перед встречей с одесскими
журналистами он успел искупаться в холодных волнах октябрьского
моря...
— Желая достичь успеха на сцене, проще говоря, лелея мечту стать
звездой, тысячи молодых людей стремятся получить театральное
образование. Что их ждет в результате? Перспективная ли это
профессия в наши дни — актер?
— Постараюсь быть кратким, потому что тема очень больная и очень
большая. Идут в театральные вузы все так же много людей, зная, чем
это оборачивается. Часть идет, потому что наши оборзевшие журналы
все время предъявляют звезд — омерзительная вещь. Много талантливых
от Бога людей, которые и хотят, и могут работать. Куда их потом
девать? И ГИТИС, и МХАТ, и Щукинское училище, и Щепкинское — четыре
мощных театральных вуза России не знают отбоя от абитуриентов. Но
появились и другие заведения, которые тоже претендуют на звание
вуза. Мне рассказала в Москве одна украинская девочка, что она
поступила в некий институт, и теперь ей нужно 1800 долларов, чтобы
заплатить за обучение. Я удивился, потому что ничего не слышал о
таком институте, кто преподает, не знаю таких педагогов... Где
находится? Клуб «Серп и молот». Я пошел к министру культуры России,
чтобы понять, что же происходит. Оказывается, лицензия может быть
выдана учебному заведению хоть от правительства Москвы, хоть от
района. Я видел таких людей, как эти преподаватели и во Франции, где
они называют себя представителями русской школы, апологетами учения
Станиславского. Вот что они делают. Я видел человека на пятом году
обучения, абсолютно не созданного для театра — речи нет, внешности
нет, есть очень чистая душа, которую подлец наш поймал: «Шесть лет
буду преподавать, ты только мне плати, пять часов в день шесть лет
подряд будем заниматься актерским мастерством...». Вот такое
образование существует в виде школ, полушкол, курсов, полукурсов при
гуманитарных-антигуманитарных институтах-университетах. Большие
институты, по крайней мере, имеют крепкий педагогический состав —
надо сказать, что оплата педагогов ничтожна и не соответствует
ничему.
— В наши дни для театральных педагогов открылись новые
возможности...
— Им придумали: зимой работать в России, летом — в Америке. Люди
перенапрягаются, а ведь им нужно время, они должны читать, смотреть,
набирать... Хорошие специалисты крутятся как белки в колесе. Им
открылся мир, но не для того, чтобы что-то впитывать,
перерабатывать. В этом я вижу опасность. Российская театральная
школа находится в опасности. Алла Покровская — замечательный
преподаватель, настоящий театральный профессор. Петр Фоменко — один
из замечательных педагогов.
Большинство других не рисунку учат, а заставляют создавать
абстрактные картины. На пьесах Ольги Мухиной выпускаются студенты!
Это даже даровитые люди поломают себе ноги, сердца, души и
собственную профессию. Видел я ВГИКовский спектакль под названием
идиотской этой пьесы «Любовь Карловна» — нельзя, чтобы студенты на
этом выпускались, категорически нельзя! Учить надо академично, и в
понятие академической школы входит все то, что уже освоено
человечеством, но не новинки — они сами сделают новинки, сами найдут
автора... На изысках мысли не надо учить. Учить надо на простом,
чтобы люди стояли на своих ногах, не занимались кривлянием. Ужасно,
когда девочки, способные девочки, ничего, кроме женской стати и
наглости, со сцены продемонстрировать не могут, потому что они на
таких ролях...
— Как же тогда отнестись к плеяде учеников Анатолия Васильева?
— Практика Васильева — это не театр. Это другое. Это лаборатория,
которая имеет мировое значение. Так сказать, как бриллиант,
выставленный в музее, в отдельной коробке лежит, там температура
определенная должна быть, влажность, все проверяется — я думаю, это
такое дело, раритетное. Я человек театра более демократического. При
любой температуре, при любой влажности ежедневно идет спектакль. Я
считаю Васильева человеком не просто талантливым, а более чем
талантливым. Его спектакли «Васса Железнова», «Серсо», «Взрослая
дочь молодого человека», «Шесть персонажей в поисках автора» — это
все замечательные произведения. Ученики его, которых очень много, —
это величайший вред для российского театра и для народа, они сводят
с ума несчастных провинциалов, толкуя им, что все надо на голову
поставить. Сами они не живые люди, они не актеры, не чувствуют
театр. Васильев тоже не актер, но его Бог наградил большим талантом,
организаторским и режиссерским. Он мыслитель. Но его продолжение...
Я часто сталкивался с этими людьми, которые шарлатанят, прикрываясь
его именем.
— Что вас в плане творчества сейчас привлекает, а что отталкивает?
— Концерты продолжаются, конечно, в меньшем количестве, но
продолжаются. В нынешнем году сделана программа «Пушкин и другие», я
ее показал сорок раз во всех столицах мира и многих городах России,
кроме Москвы. Так складывается. Весной показал в Киеве и Донецке. Мы
с дочерью, она вошла в эту программу, скоро выступим в Париже, потом
в Глазго, и на этом все. Когда пригласит Одесса — приедем. Я записал
восемь фильмов «Евгений Онегин». Обожаю эксцентрику, комедию, и
всегда хотел бы оставаться эксцентричным комедийным актером. На мой
взгляд, спектакль, который мы играли в Одессе, скорее выдержан в
традициях комедии дель арте, чем сентиментального театра. Поставил
его Николай Чиндяйкин, тоже, кстати, ученик Анатолия Васильева, и
Коля изменил здесь, мне кажется, своему Васильеву, он не занимался
никакими экспериментами. Это спектакль для большой публики. И я
очень это ценю. Спектакль понятен, внятен. Пьеса Альдо Николаи не
принадлежит к числу великих, но это очень хорошая пьеса, она сделана
человеком, который чувствует, понимает театр, умеет писать роли.
Ролей же почти нет! Ведь пишут пьесы, участвуют там двадцать человек
— нет ни одной роли!
Есть для диалога запретные вещи, которые нынешняя свобода позволила
перейти. Вот для меня запретная вещь — сниматься в передаче «Клуб
«Белый попугай». Публичное рассказывание анекдотов, не в компании, а
на публику, перед аудиторией, для меня — предательство жанра, столь
мною любимого. Я артист «капустный», я очень много в капустниках
играл, но капустник, который стал телевизионным жанром, для меня
есть преступление. Не в том смысле, что за такое надо в тюрьму
сажать, просто совершен переход грани, которую перейти нельзя. Это
предательство меня крайне огорчает.
С каждым годом уже круг ролей, которые я могу сыграть. Но это никак
не трагично. Можно читать со сцены, можно быть артистом в разных
ипостасях, в разных вариациях. Хорошо артистам, которые каким-то
образом имеют имя. Но игра в имена сейчас настолько страшна,
настолько эксплуатируется, что становится просто опасной. Много
фальшивых ходов, которые искажают все существо театра. У меня был
период запретов на работу в кино, на радио, на телевидении. Пустоты,
невостребованности, страха перед молчащим телефоном не было. В
телефон, в конце концов, можно и нужно самому звонить — другие люди
тоже ждут твоего звонка. А вот что делать с душой актерской, которую
не берут, не используют, или еще хуже — насилуют? Я вижу, как на
моих глазах одаренные люди стираются со страшной скоростью. Я уже не
говорю о тех несчастных, которые болтаются в поисках хоть
чего-нибудь, страшно становится, когда я вижу ваших граждан,
русскоязычных украинцев. Россия им говорит, на мой взгляд, подлые и
невозможные слова: «Вы же иностранцы, платите за учебу, вот
американец платит!». Если я говорю о том, что театр жив, так имею в
виду Театр с большой буквы. Потому и не иду в преподавание, что
боюсь ответственности. Если мои студенты будут неталантливы, это
ужасно. Если талантливы — еще хуже: куда их сунуть? Ну, допустим,
двоих-троих человек каким-то способом, счастливым случаем или личным
контактом — я пробовал такие вещи делать, помогал ребятам,
казавшимся мне способными, — можно устроить. Ты его втискиваешь в
театр, а бездуховная жизнь в этом театре ничего ему не дает,
нищенское содержание, которое он получает, счастливец, постепенное
угасание — все это приходится наблюдать, это меня пугает.
— Бытует мнение, что актер занимается литературной деятельностью,
когда не может проявить себя на сцене. К вам это не имеет никакого
отношения. И все-таки, что для вас театр и литература?
— Для меня это просто не связано. Все, что я написал в прозе, не
имеет отношения к театру. Я пытался взять псевдоним, чтобы отделить
себя от себя же — актера. Но не получилось. Пишу я очень много.
Вышла книга стихов «Жест», книга прозы «Содержимое ящика», вышла
только что в журналах повесть «Западный экспресс», написана повесть
«Голос Пушкина».
— А в прошлом году вы получили премию за лучший рассказ года,
назначенную Институтом образования в Иерусалиме. Этот рассказ «Сеюки»
был опубликован в журнале «Знамя» и прочитан многими одесситами.
Здесь у вас много как почитателей, так и внимательных читателей.
— Одесса подарила мне моих самых любимых комиков — Карцева и
Ильченко с репертуаром Жванецкого. В один из приездов в Одессу мы
вчетвером соединились в концертах и давали их в течение десяти дней.
Каждый день по два концерта мы давали в филармонии, в этом тяжелом
зале, одно отделение они, одно я. Ни разу не пропустил я
удовольствия увидеть их отделение. Вот было же это! И было не так
давно. Почему теперь на телевизионном экране мои хорошие знакомые,
мои товарищи, безусловно талантливые, вызывают раздражение? Почему
теперь кажется, что все стало бесконечно грубым? На этот вопрос
пришлось бы долго отвечать, он мог бы послужить началом отдельного
разговора. С Одессой у меня связаны самые прекрасные воспоминания.
Я, кстати, приятно удивлен большим количеством одесских журналистов,
желающих пообщаться. В Киеве, где мы тоже показывали «Железный
класс», такого не было.
— С Одессой вас связывает образ Остапа Бендера, воплощенный в фильме
«Золотой теленок». Вам дорога эта роль?
— Та радость, которая сопровождала работу над «Золотым теленком», не
прошла. Радость общения с Швейцером, Гердтом, Куравлевым, Боярским,
Евстигнеевым — не прошла. Любовь к этому материалу не прошла. Юмор и
нежность Ильфа и Петрова цитируемы постоянно, в какой-то мере
затерты, но их романы — действительно достижение нашей литературы.
Это не значит, что я не воспринимаю многое из того, что перевернуло
мои представления о литературе и о себе.
— Многие удивляются, что вы не создали мемуаров о разных этапах
своей карьеры, о БДТ, о Товстоногове...
— Причина тому — появление множества мемуарной литературы, носящей
откровенно скандальный характер. Хорошо ли, плохо ли эти мемуары
написаны, но у меня они вызывают ощущение неприятия и раздражения.
Все друг друга пытаются перечеркнуть, в результате получается полный
ноль. Участвовать в создании этого ноля не хочется.
И все-таки я стал писать о Товстоногове, но остановился на середине.
Не могу. Потому что его уже нет на свете. Нет режиссера, с которым
мы так дружно и так долго вместе работали. Я уже на год больше
работаю без него, чем с ним, эта новая жизнь не только не была
пустой, она явилась поворотом. Совсем другое расположение звезд.
Итак, Сергей Юрский позволяет звездам сиять в небе и даже признает
влияние их расположения на свою судьбу. В театральном мире такой
термин для него неприемлем. Но другого пока не придумали для актеров
столь яркого и светоносного таланта. Поэтому Сергею Юрьевичу
придется мириться с мнением зрителей, считающих его подлинной
звездой российской сцены.
Мария Гудыма
«Слово» |
|
