|
Сергей Юрский: «Я автор насмешливый». Две грани одной жизни известного актера |
||
|
Первый по счету Остап Бендер советского кино и в жизни оказался
настоящим философом. Наблюдательным и слегка насмешливым. Он с
любопытством (и не без тревоги) изучает особенности нового
тысячелетия, перенося яркие впечатления на страницы собственных
книг. И хотя Сергей Юрский так и не стал «графоманом в хорошем
смысле этого слова», полтора десятка его разножанровых сочинений все
же появились на свет за сравнительно кроткий промежуток времени.
Недавно артист посетил Харьков в своем «параллельном» писательском
амплуа, согласившись стать гостем фестиваля «Мир книги–2007». Гоголем ты можешь и не быть... – Сергей Юрьевич, первые впечатления от увиденного всегда самые верные. Может, поделитесь? – С удовольствием. Но начну издалека. Сейчас я нахожусь в мире Гоголя. Недавно я сделал довольно необычный жест, который противоречит сегодняшним театральным изысканиям. Классиков и теперь ставят много. Но в основном пафосом постановок последнего времени является поругание этих авторов. То есть режиссерская выдумка переворачивает все на свете. Текст перестает быть главным. Важно то, что выдумал режиссер. От этого пьесы теряют глубину. Поэтому я решил очистить текст от всего, включая изображение, и сделал радиоспектакль «Ревизор», где сыграл все мужские роли, включая массовку. А маменьку Анну Андреевну и доченьку Марью Антоновну «озвучили» жена и дочь Наталья Тинякова и Дарья Юрская – актрисы Московского художественного театра. Это довольно длинная работа, которая зачиналась в августе и лишь в апреле была явлена публике в ночном клубе «Гоголь». Так вот, через день после премьеры приезжаю в Харьков и удивительным образом попадаю в похожую ситуацию. Меня привозят не куда-нибудь, а на улицу Гоголя, где селят в отеле «Чичиков». Вхожу в номер и вместо Библии, которая должна быть согласно правилам современных гостиниц на английском языке, нахожу не что-нибудь, а книгу «Мертвые души». Специально изданную и положенную в каждый номер. Япопал в мир, полностью занятый этим странным, гениальным, нездоровым, невероятным человеком. Мне это очень понравилось. – В мир, можно сказать, своего коллеги. Сергей Юрьевич, какие события заставили вас взяться за перо? Это дань современной моде или желание досказать не сказанное со сцены? – Нисколько не мню себя реальным писателем. Я все-таки автор. Тем не менее будучи актером и режиссером, худо-бедно написал и издал пятнадцать книг. Хотя должен вам сказать: читательская мания явно пошла на спад. Тираж двух моих первых книг, изданных в советское время, в два раза превышает общий тираж тринадцати последних. Двести тысяч экземпляров и сто тысяч, согласитесь, – большая разница, в которой есть, правда, свои плюсы и минусы: количество не всегда переходит в качество. Громадность количества должна быть поглощена не только успешной распродажей, а еще чем-то более важным. Поэтому я и откликнулся на предложение харьковчан. Первое знакомство оставило хорошее впечатление. Я вижу импровизированный книжный базар прямо на улице, который вполне сойдет за большой книжный рынок. Везде толкутся люди, здесь много продавцов и покупателей. Фестиваль работает! Причем с размахом, при поддержке местной власти. Сейчас это крайне редкое явление. А зачем я взялся писать? Вы знаете, эти вещи параллельные. Как две разные жизни – театральная (она же кинематографическая) и литературная. Одно не выплескивается в другое. Если вы читали или будете читать мои книги, то заметите, что там ничего не связано с театром. Исключение составляют только мемуары, где я просто рассказываю о людях, о своей жизни. Все остальное – то, что называется сочинением. Я пытаюсь осмыслить «стояние» на этой земле людей моего поколения. Я автор насмешливый. А так как моим ровесникам выпало то ли удовольствие, то ли неприятность пожить в прошлом тысячелетии и участвовать вместе с вами в переходе в следующее – наблюдать, поверьте, есть что. Мы, привыкшие к двадцатому веку, как мне кажется, очень сильно бьемся мордой об стол двадцать первого. Эти удары можно рассматривать как драматические, трагические и даже смертельные. А можно и как комические. То есть не набивать шишки там, где следовало бы просто поостеречься. – А у вас не было соблазна поставить свое творчество на поток? Сейчас этим приемом пользуются многие современные писатели. – Не скрою, случалось. Один раз. Несколько лет назад мы договорились с издательством «Вагриус» вступить в диалог с читателем на страницах пяти изданий одинакового формата и разного жанра. Согласно подписанному договору каждые четыре месяца у меня должна была появляться новинка. И это состоялось. Договоренность я не нарушил. Но мне кажется, издательство плохо работало по распространению этих книг. Книги вышли и были быстро распроданы, но – в сознании читателей не составили диалога, который стоило бы продолжить. И я расстался с этим методом: было и прошло. Может, когда-то попробую еще, но уже не буду писать четыре книжки в год. Тем более что на эти деньги попросту нельзя прожить. Надо создавать серьезное дело, имея раскрутку, агента, группу поддержки и все на свете. Но тогда мне придется полностью менять свой стиль жизни. Много писать без ущерба для качества, занимаясь чем-то еще, практически невозможно. Если же писательский труд становится твоей основной профессией, на хороший результат можно вполне рассчитывать. Скажем, наш современник Леонид Зорин живет вообще не выходя из дома и непрерывно пишет, выпуская по три романа в год. А вспомните Сименона, который издал двести романов очень высокого качества. Для этого нужно быть в хорошем смысле слова графоманом. А вспомните наших писателей и писательниц, работающих в детективном жанре или жанре популярной литературы. Тут можно только руками развести, как в случае с передачей «Цирк со звездами». Если человек, который никогда не ходил по канату, по нему идет, значит чудеса бывают. То же могу сказать и о написании двадцати романов в год. Это или чудо, или проводите следствие. «Нет театра. Есть иногда спектакли» – Упомянутая вами передача, похоже, не вызывает у вас особого восторга? – Эта звездная лихорадка поначалу была для меня настоящим ударом. Я даже начал шутить: танцы со звездами, лед со звездами. Если так дело дальше пойдет, то дождемся литургии со звездами и полостной операции с ними же. Но пока я готов был смеяться, меня ошеломил именно цирк. Я сам вырос возле манежа и знаю не понаслышке: это дело очень серьезное. По проволоке нужно ходить каждый день. Здесь вполсилы нельзя. Под куполом болтаться– действительно риск, да еще и ответственность колоссальная. И тот факт, что у звезд получилось все после двух-трех месяцев тренировок, меня потряс до глубины души. Театр не требует от человека дисциплины и жесткости в отношении к себе. Поэтому, пройдя суровую школу манежа, я считал себя на сцене исключением. Но когда увидел молодых людей, которые от театра, эстрады, от песен и чего-нибудь такого, менее ответственного, пришли в цирк, то почувствовал некоторую растерянность. Это еще раз доказывает новое для меня предположение: 21-й век принес нам совершенно непонятные чудеса. – А в вашей основной профессии теперь тоже случаются чудеса? – Разговор на эту тему – очень непростой. По-моему, профессия эта либо вообще исчезает, либо превращается во что-то новое, неведомое мне и не очень приятное. Островки того, что было когда-то, для меня утешение и надежда. То, чем я занимаюсь, – попытка сохранить психологический театр со всеми его возможностями вызвать смех, слезы и ужас. Три струны, как говорил Пушкин. Мне кажется, сама публика сегодня уже требует других чувств. Например, оценки в стиле «клево». Эта оценка на сегодня считается положительной, но она не входит в те три, о которых я говорил. – Но что все-таки произошло? Люди старшего поколения, ожидающие встречи с вами у входа в галерею «Маэстро», говорили о том, что когда-то специально ездили в ленинградский театр БДТ посмотреть спектакли с вашим участием. Почему сейчас в нас исчезла эта потребность? Изменились мы, театр или, может быть, время? – Думаю, изменилось все. Такой была особенность того времени. Что касается БДТ, то он тогда напоминал громадный корабль, плывущий в определенном направлении. Унего была аудитория, которая неотступно шла за ним. Не за отдельным спектаклем, подчеркиваю, а за театром. Сейчас такого не существует вообще. Нет театра. Есть иногда спектакли. Все перешло в более спокойные формы, к оценке «клево», «прикольно». И хотя люди старшего поколения, в отличие от молодежи, таких слов не признают, они тоже склонны к подобного рода успокоительным оценкам. Театр стал частью жизни обслуживающей, а многое другое ушло в иные места. – В одной из своих книг вы писали, что «в перевоплощении – специфике и смысле актерского мастерства, – заложена возможность человеческого взаимопонимания». Что в театре чаще, чем в жизни, человек способен пережить чужое, как свое, совсем личное. Всегда ли удавалось вам настолько проникнуться ролью? Приходилось ли вам играть роли, близкие настолько, что прибегать к таким приемам не было надобности? И наконец, интересуют ли такие тонкости нынешнее поколение актеров? – Признаки персонажа актер ищет в себе обязательно, потому что в человеке заложено все. Вопрос лишь в том, какие точки в себе нужно разжечь, а какие – погасить. Я вообще очень почитаю и уважаю Зигмунда Фрейда. Он совершенно прав, когда говорит, что в каждом из нас заложены тайные страхи и комплексы, владеющие нами всю жизнь. Но у того, кто понял это, возникает вопрос: «А что, собственно, делать дальше?» Фрейд убежден: их, комплексы, нужно вытащить наружу и потом давить. А может, лучше процесс разбирательства оставить Господу? Или, к примеру, давить в себе, не вынося наружу? Здесь бы я поставил большой вопросительный знак. Что же касается молодежи, то я бы сказал так. Количество талантов в русском театре всегда очень велико, оно не уменьшилось. А вот взаимоотношения с искусством изменились. У нас главным действительно было перевоплощение. Ты должен был в каждой своей роли превращаться в другого человека. Сейчас это вообще отброшено. Есть самовыражение, использование режиссером данного артиста. Это совершенно другая задача. Для нас ведущим и главным был автор. А сейчас – режиссер. Остальное уже технология. Сегодня время такое, что можно быть актером – и не особенно интересоваться самой профессией. Теперь важен только ее результат. – Так, может, в этом как раз и есть главная проблема современного кино? – Кино – вообще другая профессия. Кино – это, как говорил мой учитель Макарьев, промышленность, пользующаяся услугами искусства. А я говорю об актерском искусстве. В кино оно вспомогательное. Театр – другое дело. Правда, на него наступают со всех сторон кино, телевидение, шоу, непрерывная музыка, диски, проигрыватели. Они публику приучают к совсем другим ритмам, к совершенно другому способу восприятия, без включения собственного воображения, и искусство потребляется как каша, которую не надо жевать. А театр – более сложное искусство, требующее отдачи хотя бы в том, что надо выйти на улицу, купить билет, надо ожидать и нельзя сказать: «Ой, что-то мне надоело, пойду поем-выпью, а через полчаса вернусь и досмотрю». Вот какие обязательства накладывает театр на тех, кто пришел на спектакль. Чудо в том, что в театр люди вообще еще ходят! Я всегда в конце с большим удовольствием кланяюсь – так я благодарю тех, кто сохранил интерес к театральному искусству. – Сергей Юрьевич, а как вам удается определять продолжительность жизни того или иного спектакля? Говорят, если Юрский сказал, что, к примеру, «Ревизор» в театре сыграют двести раз, то так оно и будет. – У меня есть некоторая склонность к магии чисел. Когда выпускаю спектакль, появляется некое предположение по поводу его жизнестойкости. Очень часто именно так все и происходит. В противном случае я признаю либо факт несчастной судьбы, либо собственную ошибку. На самом деле это довольно интересно. В свое время я сказал, что знаменитые «Стулья» мы сыграем ровно двести раз. Именно так и случилось: двести плюс один. Последний раз сыграли как воспоминание на моем юбилейном вечере. «Я хотел бы быть веселым» – В одном из интервью ваша дочь назвала вас убежденным пессимистом. Это так или нет? И какие чувства в таком случае у вас вызывает новая Россия? – Я не убежденный пессимист. Наоборот, я хотел бы быть веселым и жизнерадостным. Вряд ли похожу на человека, впавшего в уныние. Но я действительно с тревогой и без особых надежд смотрю на тупики, в которых оказался современный человек во всех широтах и долготах нашего земного шара. Включая и мою страну. Я,может быть, просто больше других замечаю эти тупики. Мне говорят: из этого есть выход. Явсе жду, что он найдется, но самостоятельно предложить средство от этих тупиков не берусь. Возраст не позволяет, да и положение: яне политик, я не изобретатель. А вот замечать их, наоборот, считаю своей обязанностью. Отсюда моя никак не унылость, а скорее критичность, некоторая насмешливость над теми, кто готов плясать бразильские карнавалы на небразильских землях. – И над чем смеетесь? – Надо всем. – В своей книге «Кто держит паузу» вы приводите такую классификацию актеров по их работе с ролью: актер-судья, актер-прокурор, актер-адвокат. А кто вы? – Непременно адвокат. Такая натура. Беседовала Лариса Салимович "Новый день", 55 (622) 23.05 |
||
|
|
[Вернуться на страницу "О времени и о себе"]