Много грехов у актеров, но на сцене они отдают всё, что имеют, всё, чем богаты… С. Юрский Надо ли представлять читателям “Алефа” Сергея Юрского? Не так давно я побывал на его выступлении в Концертном зале им. Чайковского. Уже около станции метро “Маяковская” спрашивали лишний билетик. В тот вечер в огромном московском зале был аншлаг. И зритель был особенный – признаюсь, я думал, что сегодня уже нет зрителя, которому нужна поэзия от Пушкина до Рейна, проза Салтыкова-Щедрина, Хармса, Жванецкого. К счастью, я ошибся. Зрители не уходили из зала даже тогда, когда маэстро, поблагодарив их, объявил, что концерт окончен, и предложил желающим остаться на дополнительную его часть. Сергей Юрский читал Хармса – автора далеко не общедоступного. Никто из зрителей не только не ушел, но воспринял Хармса как нашего современника. И здесь произошло то великое, редкостное чудо, когда автор текста и исполнитель сливаются воедино. Через несколько дней после этого концерта я встретился с Сергеем Юрьевичем Юрским. Вот фрагменты нашей беседы.

– Каким образом ваше имя попало в Российскую еврейскую энциклопедию?
– Впервые слышу об этом, но не скрою - рад. Каким образом? Может быть, из-за внешности? Она дает повод для такого предположения. Но внешность у меня отцовская, а он евреем не был. Среди его предков были дворяне, священники. И все же за еврея меня принимали не однажды. Искать в заметных людях евреев или хотя бы какую-то “евреинку” – это особенность России. Так как интеллигент и еврей - это если не абсолютное равенство, то большое сходство. Поэтому люди, которые никак не могли быть заподозрены в этом, все равно подозревались. Пример тому – Олег Ефремов, тем более после выступления на открытии мемориальной доски Михоэлса. Или Евгений Евтушенко, который “Бабьим Яром” не оставил сомнений в своем “еврейском” происхождении.

– И все же вы идентифицируете себя с евреем?
– Никогда не задумывался над этим. Наверное, никогда не считал себя частью еврейского народа, но всегда жил судьбой еврея. – Почему вашего отца в период космополитизма подвергали гонениям? – Это был один из мелких разгромов, отголосок большой войны с космополитизмом. Это касалось и науки, и критики, прежде всего театральной. Почему взялись за руководство цирка, где работал мой отец? Могу лишь предположить: потому что, скажем, клоуны почти всегда носили нерусские имена и колпаки – это все воспринималось как признаки Запада. Костюмы акробатов и гимнастов хоть и были русскими, в них присутствовали признаки стиля кабаре, варьете, что тоже, по мнению воевавших с космополитизмом, являлось низкопоклонничеством перед Западом. Когда отец руководил цирком, музыку для джазового оркестра писал Дунаевский, именно тогда были созданы замечательные цирковые марши и оформлены роскошные ковры. Словом, для увольнения с работы всего руководства цирка во главе с моим отцом “причины” были.

– Раз уж вас причислили к евреям, то, думаю, вы когда-нибудь на себе ощутили антисемитизм?
– В бытовом смысле нет. В смысле стесненности, скажем, в карьерном продвижении – тоже нет: я не принадлежу и никогда не принадлежал к чиновничьей ветви. Никогда не был главным режиссером. Я был лицедеем и режиссером. В юные, молодые годы было намерение создать свой театр, но меня ударили по рукам. Вот, пожалуй, ответ на ваш вопрос. В конце 60-х – начале 70-х годов у меня был план заняться режиссурой с благословения или даже по приказу Товстоногова, но я получил такой резкий отказ… Отношение ко мне партийных властей Ленинграда было, мягко говоря, не очень доброжелательным. С тех пор я никогда больше не делал попыток что-либо возглавить. Хотя и были возможности, но я ими не воспользовался. Давление властей я испытал не раз. Как говорил Остап Бендер: “Обязательно задается вопрос: еврей ли вы?” Мне этот вопрос не задавали, но друг друга, видимо, спрашивали. А раз этот вопрос возникал, то этого было достаточно.

- Не собираетесь ли вы в обозримом будущем в Израиль?
– У меня сейчас нет ничего нового, а в Израиль, как и в Ленинград, я везу только новые вещи. В мой последний приезд в страну не было ни одного теракта. Когда мы с одной журналисткой сидели на спектакле, она говорила, что пока здесь тихо, это обнадеживает. Я написал в “Новую газету” о том, что приехал утешать, успокаивать людей, а получается так, что они меня утешают и успокаивают. Мол, у нас-то тут тихо, а как вы-то там живете?! И действительно, это была неделя тишины, но через неделю после нашего возвращения там случился новый теракт. И еще. На мои выступления в Израиле приезжает самый мой близкий друг Симон Маркиш. С ним мы друзья, мы - как братья. Уже в зрелом возрасте в нем вдруг стали просыпаться еврейское самосознание, еврейская культура. Сейчас он крупный специалист по идишистской культуре. Я, читая его книги, статьи, проверял себя на пробуждение каких-нибудь корней, воспоминаний, но они пока не проснулись.

– Какие ваши годы?! Уж коль вас так “принимают” за еврея, то, наверное, роли евреев вы играли?
– Конечно, но более всего запомнилось участие в спектакле “Дибук”, поставленном в Париже по знаменитой пьесе Ан-ского. Четыре с лишним месяца я прожил на Западе – Париж, Брюссель, Женева… Мы все-таки сделали наш спектакль - “Дибук!”, и он прошел договоренные пятьдесят раз... Я играл в Париже роль Азриэля –раввина - чудотворца, экзорсиста, изгоняющего духа мертвого из тела живой. Пьеса “Дибук” Семена Ан-ского была написана в начале ХХ века в России и поставлена Е.Б. Вахтанговым в Москве со студией, впоследствии превратившейся в знаменитый израильский театр “Габима”. Были еще постановки в разных странах, были фильмы на этот сюжет. В 91-м году на сцене театра “Бобиньи” эту пьесу поставили два режиссера – бельгиец Моше Лезер и француз Патрик Корье. Героиню играла известная французская актриса, выступающая под псевдонимом Диди. Труппа была смешанная – французы и бельгийцы. На роль Азриэля из России был приглашен я. Играли, естественно, по-французски. Впервые я работал в ритме европейского театра – два с половиной месяца ежедневных репетиций, потом два с половиной месяца ежедневных спектаклей. Дома я привык играть много. Но это были разные роли – сегодня одна, завтра другая. Здесь – пять месяцев одно и то же. На иностранном для меня языке. Удивительное это было погружение в неведомое. В год крушения Советского Союза я жил в Париже, играл по-французски еврейскую пьесу, пришедшую из России, и каждый день шел в свой театр на бульваре Ленина. Да, да, театр “Бобиньи” находится недалеко от станции метро “Пабло Пикассо”, на парижской улице, которая называется Boulevard de Lenin… …В спектакле было много песен. Очень красивые мелодии. Слова были на иврите. Мы заучивали их вместе и учились петь. Моше – наш режиссер – был очень музыкален. Мне нравилось то, что наметилось на репетициях… Наш многолюдный спектакль шел каждый день. Открывался занавес, в полутьме и в дыму слышались пение и слова древней молитвы. Я сидел среди моих коллег – французов, валлонов, фламандцев – и вместе с ними выпевал библейские слова. Москва была далеко. Очень. Как во сне. Чтобы удержаться от нервного срыва, я приучил себя к дисциплине обязательного чтения. Тогда я завел правило читать по две главы из Библии… Так я в первый раз прикоснулся к Священному Писанию…

Не только человек “играет жизнь” - случается, что роли меняются. В начале 90-х Юрский побывал в Израиле. “Ошеломляющее впечатление от древних камней, от толп так по-разному молящихся одному и тому же Б-гу…” В тот приезд Сергей Юрский впервые побывал в синагоге, что у Стены Плача, и там познакомился с раввином, которого звали Авигдор. Человек этот не только напомнил, но, казалось, был тем самым Авигдором из “Дибука”, роль которого была многократно исполнена Юрским в театре “Бобиньи”. А вот стихи, написанные Сергеем Юрьевичем под впечатлением и Священного Писания, и “Дибука”:

Что одиночество нам дарит?
Тоска за месяц на год старит.
Была ли эта жизнь пуста?
Французский зная вполовину,
Играл по вечерам раввина…