|
"Новые известия"
Веста Боровикова, 27.03.2007
Сатира Сергея Юрского — особое явление в литературе. Он выявляет
абсурдность происходящего сегодня с нами, не пользуясь ни
революционным пафосом, принятым Веллером, ни желчной откровенной
язвительностью, любимой Ерофеевым. Он осторожно идет по минному полю
классической английской сатиры, и читателю приходится самому искать
места, где спрятана горькая ирония. Так получилось, что на интервью
с Сергеем Юрским пришлось пробираться через многочисленные кордоны
ОМОНа — наша беседа состоялась аккурат в день разгона «Марша
несогласных» в центре Москвы. И здесь уже горькую иронию искать не
пришлось.
— Сергей Юрьевич, не могу не задать вопрос: как вы относитесь к этой
ситуации?
— Я ехал в театр и слышал по радио, как старых людей побили палками
на Рождественском бульваре. А завтра все это будет в Питере… И
против них, двух тысяч человек, выставляется мощно организованная и
профинансированная «Молодая гвардия», где 14 тысяч человек… И если
они встретятся и попробуют друг друга убеждать маханием рук, может
произойти что-то страшное. Значит, правы те, кто развел их на
десяток километров. Они правы. Но город на полувоенном положении.
Вот что страшно. Не зря мой герой в «Предбаннике» в финале
предупреждает зрителя: «Будет баня. Будет кровавая баня, когда нас
будут бить сначала легкими ветками, а потом солеными розгами».
— А я ехала к вам разговаривать о вашем литературном творчестве…-
Боюсь, что эта беседа будет интересна только нам с вами. Сегодняшняя
жизнь обязывает человека к непрерывному передвижению в заботах о
себе самом. Чтение для очень многих выпадает из процесса
жизнедеятельности. Поэтому я не особо рассчитываю на читателей. Но
мне приятно, что кто-то все-таки находит на это время.
— Ваша книга «Практические облака» вырастает из лучших традиций
сатиры. Вы же понимали, когда писали, что такая сатира дивидендов не
даст? Вы взялись за совершенно неблагодарное дело…
— Насчет дивидендов вы правы. Но почему дело неблагодарное? Я
конечно, не могу сказать, как Хлестаков: «Я, признаться, литературой
существую…» Я никогда литературой не существовал. Всегда был
актером, и это было мое твердое существование, любимая служба и моя
материальная основа жизни. Литература никогда не была баловством, но
я никогда не рассчитывал на то, чтобы перейти на профессиональное
занятие литературой. Но, как ни странно, именно потому, что, как
актер, я человек демократический, я обращаюсь к залу по нескольку
раз в неделю,и пока еще нахожу в нем некоторый отклик, а когда-то
находил громадный отклик. Я невольно, когда писал, обращался к той
же, моей аудитории. Полагал, что то, что мне кажется смешным, я не
должен был как-то подхлестывать и предупреждать зрителя, что сейчас
будет смешно. Как хороший любитель леса любит находить спрятавшийся
гриб, а не мухомор, который блистает ненужной красотой за сто
метров, так я люблю шутить с читателем с непроницаемым лицом.
Найдется ли на это любитель? Сейчас я начинаю понимать, что люди
хотят разжеванного. Людям некогда искать мои грибы. Обычно развитие
шло от легкого к сложному. Сейчас идет развитие в обратную сторону.
И потому мне кажется, что, несмотря на все внешние успехи, идет
интеллектуальный и художественный регресс. Читатель и зритель,
который раньше мог пережевывать взрослую пищу, сейчас этого делать
не может. И не потому, что у него нет зубов. У него отросли зубы
куда более острые, чем раньше. Ему некогда. Некогда.
— Вы нашли красивый образ мухомора. Можно ли сказать, что сейчас
вообще пришло время мухоморов?
— Конечно. Потому что сегодня, если ты хочешь успеха, к цене таланта
надо добавить такую же цену на рекламу. Если крик о содеянном равен
содеянному, то это, конечно, мухоморное время. Это вытекает из
целого ряда обстоятельств. Во-первых, нужно непрерывно расширяться,
иначе тебя сдавят совсем. Это касается всего — от индивидуумов до
общественных институтов. Я всегда полагал, что если все расширяются,
то становится невероятно тесно и опасно. В моей повести «Чернов»,
которую я написал в 60-е, герой заболевает от этого: «Если все
расширяются, то нам, входящим в жизнь, нет в ней места». Повесть
моя, как оказалось, предвидела события сегодняшних дней. Это
расширение, которое называется «свободный рынок и конкуренция», оно
очень мухомористо. А кроме того, разбухают те центры, где люди
кишат. Становится слишком тесно, и если хочешь войти, то надо сильно
толкаться.
— Больше хочешь выйти.
— А куда выйти? Это тоже проблема, Если говорить о человеке, то у
каждого из нас, как правило, есть обязанности перед семьей, перед
родными, которым мы должны помогать. Некуда выйти. А с литературой
все сложнее. Потому что вне общества литература не существует.
Конечно, есть «кабинетная» литература, когда человек пишет в стол и
ничего не ждет. И она бывает талантлива. Но мы ведь говорим о другой
литературе. Можно, конечно, сказать: «Да мне и 500 экземпляров
хватит». Но 500 экземпляров не позволят серьезному писателю жить. А
против них стоят миллионные тиражи «мухоморной» литературы. И тогда
начинается гонка внешних рекламных обеспечений. Конечно, она стоит в
противоречии с самим творчеством. Разумеется. Автора представляют
даже не криком, а воплем: «Самая лучшая книга этого года! Вы узнаете
о таких гадостях, о которых еще не слышали!» Такая реклама тоже
годится. И лес наполняется не только естественно растущими
мухоморами, а еще и подставными мухоморами, изготовленными
искусственно и раскрашенными особым образом.
— Нельзя не вспомнить сейчас фразу героя из вашего спектакля
«Провокация»: «Есть такие места, где культуры не будет, как ни
насаждай».
— Мой герой, конечно, заражен цинизмом и желанием эпатировать
собеседника, но в его словах есть доля правды. Если я все-таки
полагаю, что наше искусство — живое, приносящее новое, нарушающее
привычное, — если это искусство есть только оформление жизни, то оно
теряет свою сущность. И прелесть заниматься им, и прелесть его
воспринимать проходит. Мы, может быть, преувеличивали воспитательное
значение и магнетическое влияние искусства. И мы искренне верили в
просвещение через искусство. Это, наверное, гордыня неоправданная. И
для скепсиса есть основания, и есть основания моему герою
утверждать, что «повысить уровень культуры нельзя, как нельзя
повысить уровень водки в плоской посуде. Будет выливаться через
край».
— Упомянутого вами Хлестакова из гоголевского «Ревизора» мы
регулярно слышим по радио «Культура». Вашим голосом там говорит не
только Хлестаков, но и все мужские персонажи — тот самый
раскрашенный, поддельный мухомор. Почему ваш выбор остановился
именно на этом произведении Николая Васильевича? И чья была идея
сделать этот радиоспектакль — ваша или «Культуры»?
— Идея была моя. «Культура» откликнулась. Что касается формы, то
должен вам сказать, что сам Гоголь многократно исполнял свою
«Женитьбу». Так что сольные исполнения «за всех» — это в традициях
самого Николая Васильевича. Что касается содержания, то «Ревизор»
современен, поскольку всегда актуальна его психология. В письмах
Гоголь писал, что он вынимал из себя собственные грехи, работая над
«Ревизором». Это поразительно здоровое произведение, которое я
считаю наиболее актуальным сегодняшнему дню. Потому что, как ни
крути, а «Невский проспект» устарел, «Мертвые души» не закончены,
«Нос» по меньшей мере странен… А «Ревизор» написан Николаем
Васильевичем «в сегодня». И спектакль — еще и попытка задать вопрос,
не наш ли он современник? А ведь Гоголю через год 200 лет
исполнится.
— Наверняка найдутся такие наши читатели, кто не успел послушать
начало спектакля…
— Они смогут прослушать его целиком по радио «Культура» 28 апреля.
— Вы, продолжая традиции Николая Васильевича, тоже подвергали сатире
наше новоиспеченное дворянское сословие. Многие «дворяне», наверное,
увидев себя, не на шутку обижаются?
— Не видят! И даже часто вообще не замечают, что это сатира, а
читают это как познавательную литературу, как очерк: вот что было в
дворянском собрании Кировского района… И даже абсурдность лозунга
«Мы - дворяне-кировцы» не видят. Читают и делают выводы о том, что
нельзя доверять деньги непроверенному человеку. А то, что все это
дворянское собрание по сути — бред и ахинея, все это, как в
гоголевских «Игроках» — маскарад, где каждый притворяется тем, чем
не является и являться не может, это пропускается. Но я не жду,
чтобы мир расхохотался. Это бы тоже было гордыней.
— Вы написали теплые слова о моем любимом драматурге Александре
Володине. По воспоминаниям о нем, он был таким прекрасным, чистым,
тургеневским юношей…
— Александр Моисеевич был не юношей, когда мы познакомились. Он был
старше меня. И последние встречи с ним были встречами с совсем
старым человеком. Но особенным, оживленным, не медлящим ни на слово,
ни на движение. Человеком сердечным в буквальном смысле слова, с
мгновенным откликом на любую чужую боль. Мне нравится слово
«тургеневский», но представляется не юноша, а такой соседский
помещик, чудак… Потому что к жизни самого дома он не приспособлен.
Но он непременный человек в этом доме и в какой-то степени сердце
этого дома. Он был необыкновенно-беззащитно активный член общества.
И от него шла волна, которая не шла ни от кого другого. Его убрать —
и будет организм, скорее похожий на механизм. Так и случилось. Таких
чудаков поубавилось, а потом они совсем исчезли.
— Сегодняшний литературный дом без таких людей способен создать
такую драматургию?
— Нет, конечно. У Володина учеников, подражателей быть не может. По
той причине, что сейчас это было бы не очень востребовано, не очень
выгодно, и по той причине, что дотянуться до этого очень трудно.
Исповедальность принята, это одна из форм общения с читателем. Но я
бы назвал ее корыстной исповедальностью. Человек открывает все
гадостное в себе, все то, что, вообще говоря, положено прятать. А он
открывает, и не с целью покаяться в скверном, а с целью заслужить
похвалу за искренность. А в похвале имеется в виду и число
читателей, и большой тираж. Перебить предыдущего автора еще большей
искренностью и даже добавить себе гадостности за счет того, чтобы
сказали: «Вот это вся правда, вся подноготная».
— Скажите, при таких обрисованных вами чертах сегодняшнего дня, как
мухоморная культура, игра краплеными картами и тотальное отсутствие
самоиронии у всех, чем все это может обернуться завтра?
— Самоирония и ирония сейчас подменены смехом. Модно смеяться. Над
чем? — вот вопрос. Смех профессионализировался, он оброс громадными
зубами, которые не кусают. Хорошие анекдоты, заметьте, как-то
подысчезли. Культура анекдота в России была такой бритвой, которая,
выбрив лицо, могла разрезать и горло. Их теперь нет. А грубые
анекдоты или анекдоты разжеванные, приближенные к солдатскому юмору,
где, может быть, и смешно, но нет объема, нет того, что хотелось бы
пересказывать, они в изобилии. А ведь ирония необходима, чтобы не
залететь в небеса. Потому что летать в небеса можно только в
космическом аппарате, а в космический аппарат все-таки влезает очень
немного народу. Всем не надо туда соваться. Отсутствие иронии по
отношению к самому себе — это один из грехов и тупиков. Жуткая
банальность серьезности — один из предметов костюма сегодняшнего
дня, где человек якобы прост. Вторая черта сегодняшнего дня —
происходит медленное превращение одного в другое. Все, что вокруг,
становится мутантом. Из куколки вроде бы должна появиться бабочка…
Вроде бы… Но вырастает кругом совсем не то. Чудовищность
вырастающего делает мир туманным. Для человека, который привык
видеть ясно. И хотя бы отдавать себе отчет в происходящем, если уж
он не может ничего изменить. Полное нарушение системы координат.
СПРАВКА
Актер Сергей ЮРСКИЙ родился 16 марта 1935 года в Ленинграде. В
1952-1955 годах учился на юридическом факультете Ленинградского
университета. В 1959 году окончил Ленинградский театральный институт
имени Островского. С 1957 года — актер БДТ имени Горького в
Ленинграде, на сцене которого сыграл в знаменитых спектаклях Георгия
Товстоногова, а также поставил спектакль «Мольер» по пьесе Михаила
Булгакова, причем главную роль сыграл сам. С 1979 года — в Театре
имени Моссовета в Москве. В кино актер дебютировал в 1959 году в
фильме «Повесть о молодоженах». Знаменитым его сделала первая же
крупная роль Чудака в эксцентрической комедии Эльдара Рязанова
«Человек ниоткуда» (1961). Затем были главные роли в картинах
Михаила Швейцера «Время, вперед!» (1965) и «Золотой теленок» (1968).
Кроме того, сыграл в фильмах «Республика ШКИД» (1966), «Интервенция»
(1968), «Место встречи изменить нельзя» (1979), «Ищите женщину»
(1982), «Любовь и голуби» (1984). Создал уникальный театр одного
актера: чтец 15 программ классических и современных авторов.
Народный артист России (1987). Лауреат Государственной премии России
(2002). |
|