Интервью для радиокомпании "Маяк"

- Сегодня у нас в гостях Сергей Юрский. Я думаю, не надо говорить, что это актер, режиссер, писатель. Сергей Юрьевич, я вас первым делом поздравляю с рождением внука.

ЮРСКИЙ: Спасибо.

- Как это меняет ваше ощущение жизни?

ЮРСКИЙ: Это очень серьезный перелом. И я еще не испытал его, я к нему готовлюсь, потому что совсем маленькое, новое существо. И человек, которого я уже вижу как самостоятельного человека, хотя он беспомощен. Но внутри себя он уже полон тайны и всего того, что составляет его будущее. Но пока это женские заботы.

- Даши, Натальи Максимовны?

ЮРСКИЙ: Да, я обеспечиваю, только когда меня призывают внешнюю политику семьи осуществлять.

- А посвятить ему стихи - это вам еще не пришло в голову? Написать что-то?

ЮРСКИЙ: О, нет, нет, и преподнести жене розу…

- Нет, почему? Писать стихи детям, даже самым маленьким, которые прочитают это много лет спустя, это понятно было бы.

ЮРСКИЙ: Нет, я не умею так. Но он смотрит на этот мир уже, он его уже видит.

- Вы человек, посвятивший всю жизнь искусству, больше всего театру и отчасти литературе. У вас есть ощущение, что это правильный способ, что он нужен человечеству, не только творцу, но и тем, к кому это обращено? Или бывает так, что люди выходят из театра, а в ста метрах толпа фанатов футбольных крушит машины? То есть вы проповедуете вечное, красивое, а люди, оказывается, существуют и помимо этого.

ЮРСКИЙ: Разумеется, конечно.

- Как тогда быть?

ЮРСКИЙ: Театр - это часть жизни. Жизнь велика. И футбол - часть жизни. Сейчас надо это тоже вспомнить, когда на некоторое время люди ослепли и решили, что футбол - вся жизнь. Это очень интересное и замечательное явление - игра эта. Великая игра. Но все-таки и это - часть жизни. Жизнь шире. А театр тоже не может претендовать. Хотя я совершенно убежден, что делается театр во имя того, чтобы предъявить его людям и чтобы люди это поняли. И чтобы это было во благо людям. Это я говорю банальности. Но эти банальности сейчас оспариваются.

- Но театр всегда несет добро, да?

ЮРСКИЙ: Не всегда. Театр несет и зло. И теперь говорится, что он, в общем-то, и должен нести зло.

- Почему должен?

ЮРСКИЙ: Потому что добро неинтересно, потому что добра не выдержит рынок. Такая точка зрения тоже есть.

- А почему рынку претит добро?

ЮРСКИЙ: Надо сходить на рынок для этого. Если у нас с вами будет время, сходим на рынок и узнаем. Я не знаю, но это так. Это, кстати говоря, писал еще Пушкин в "Онегине". Говорил, почему все время тянемся к тому, что скверно? "Порок любезен и в романе, и там уж торжествует он". Так и тогда еще было. Порок любезен.

- То есть человеку всегда нужен порок для того, чтобы почувствовать...

ЮРСКИЙ: В разные эпохи в разной степени. Сейчас, видимо, очень нужен. Но времена меняются. И может быть, мы увидим еще одни перемены. Сейчас перемены, переменное время, когда нужно всматриваться в обновленного человека. Он обновлен очень сильно.

- А что приводит к жестокости, к агрессии, к тому, что люди на улицах затевают драки не только в момент каких-то переживаний, но просто так, что бьют людей по национальному, расовому признаку? Что это такое? Ведь сейчас время, в которое идеологии у общества нет единой.

ЮРСКИЙ: Потому и бьют.

- И так и будет, как вы считаете? И что может сделать человек искусства?

ЮРСКИЙ: Вы страшную тему поднимаете, я боюсь ее продолжать. Но война дает возможность излиться страшным агрессивным человеческим притяжениям. И потом на некоторое время наступает время чистого вдоха и облегченного выдоха.

- Как когда-то в "Докторе Живаго" писал Пастернак о том, что огонь войны переплавит все и начнется...

ЮРСКИЙ: Вот видите, да.

- У нас звонок из Казани.

СЛУШАТЕЛЬ: У меня такой вопрос. Произведение Ильфа и Петрова "12 стульев", по-моему, два раза или три раза поставлено, а вот "Золотой теленок" только один раз и почему-то больше не ставят. Может быть, потому, что вы лучше всех сыграли, и никто не сможет лучше сыграть, чем вы?

ЮРСКИЙ: Лестная версия. И я думаю, что недалекая от правды. Дело не во мне только, а в покойном Михаиле Абрамовиче Швейцере, который этот фильм поставил, и в актерах, которые его сыграли, конечно. И в том, что это время еще было временем, когда авторов обожали. И потому этот фильм, по-моему, в наибольшей степени соответствует Ильфу и Петрову, которых, видимо, вы любите и вообще люди любят. И делать будут. И много будут делать еще "Золотого теленка". И думаю, что не в мире, а только в России. В мире этот роман не понят, потому что он очень наш, советский, а здесь будут делать. Но пока прошло вон сколько лет, очень много лет прошло. Думаю, что любви к роману не хватает. Думают, как бы что такое сочинить по этому поводу, но не рискуют. Это делает честь тем, кто не рискует.

- Я вспоминаю ваши ранние роли. "Золотой теленок" - это уже середина, можно сказать, зенит. А вы знаете, первый раз я школьницей, еще девочкой, приехала в Петербург из Москвы и пошла посмотрела "Горе от ума". И я была, конечно, сражена - сражена вашим Чацким. И всем спектаклем этим товстоноговским. И я просто заболела театром. Я бы сказала, что с этого момента у меня началось увлечение театром серьезное, которое привело к тому, что это стало моей профессией.

ЮРСКИЙ: Для меня это становится часом лестных признаний: из Канады, а теперь вот из Москвы. Спасибо, Светлана.

- И когда-то вы были, как я считаю, героем времени. Ваши Викниксор, Чацкий…

ЮРСКИЙ: И Бендер.

- И Бендер. Они несли такой код времени. А потом, в 80-е, я бы сказала, уже появились другие герои. И вы стали актером с другими амплуа. Это не значит, что у вас роли стали менее интересные. Я очень люблю многие ваши роли, и мы об этом еще поговорим. Просто я читала ваши книги, вы говорили о времени в этих книгах и сказали, что где-то с начала 70-х в вас произошел такой перелом. С Пражской весны, да?

ЮРСКИЙ: Да, это правда.

- И у вас стали другие счеты со временем. Вы перестали быть таким легким и веселым, каким вы были до этого момента.

ЮРСКИЙ: Правда.

- Наверное, потому вы и не могли играть героя 80-х, вы не чувствовали такого лада с эпохой, да?

ЮРСКИЙ: Сложно сказать, потому что эти годы, 70-е с середины, были годами, когда мне просто запретили играть в кино, просто запретили. Поэтому я ничего уже не мог ни выбирать, ни определять, ничего не мог. С другой стороны, появился новый герой. Однако я сыграл несколько ролей в эти годы, которые, на мой взгляд, отражали трагичность существования человека, я бы так сказал.

- И поэтому вы перешли к театру абсурда?

ЮРСКИЙ: Нет. Это гораздо позже.

- К концу 80-х, наверное?

ЮРСКИЙ: Нет. Это был Мольер, булгаковский Мольер в 70-е годы был сыгран, это был Фарятьев Аллы Соколовой в пьесе "Фантазии Фарятьева". И я думаю, что это не герой, это скорее антигерой. Но окончательная мука человеческой жизни, в которой просвет не наблюдается даже, это был Груздев в фильме "Место встречи изменить нельзя". Вот этот антигерой был пределом после тех героев, которых я играл в 60-е.

- А сейчас у вас есть ощущение от какой-то роли как главной роли сегодня, среди ваших ролей?

ЮРСКИЙ: Нет. Для меня они действительно как бы квадрига, которая тянет меня еще по этой жизни.

- У вас очень широкий диапазон, от Фомы Опискина...

ЮРСКИЙ: Фома Опискин, и Бокка в итальянской пьесе "Железный класс", и мой Лёвье в "Стульях" - это все "мои" люди, которых я люблю и чувствую. И даже сатирический герой Маэстро в спектакле "Провокация", он мне человечески дорог. Я смеюсь над ним, как мог бы смеяться над самим собой. Но я его ощущаю как драматического, комического отчасти героя нашей сегодняшней жизни.

- В вашем романе или повести "Содержимое ящика"…

ЮРСКИЙ: "Содержимое ящика" - это название книжки. Но там и есть и повесть, и рассказы, мелкие вещи.

- И в повести…

ЮРСКИЙ: "Чернова" вы имеете в виду?

- Да. У вас есть такая фраза: "О победе мечтают, победу готовят, потом празднуют".

ЮРСКИЙ: Да, это "Чернов".

- Да, говорит Чернов. Не Чернов, а сын его говорит, подросток. "На самом деле только поражение как раз дает истинный рост". Мне как раз эта мысль показалась очень интересной. Скажите, вы сами когда пришли к этому понимаю?

ЮРСКИЙ: Тогда, когда писал, то есть в 60-е годы. Поражение и победа - тут, конечно, возникает фраза Пастернака: "но пораженье от победы ты сам не должен отличать".

- А еще и Самойлова: "Но если можно бы сначала жизнь эту выпросить у Бога". Помните это?

ЮРСКИЙ: Нет, не помню.

- Он говорит о том, что он бы просил, чтоб было "упущенных побед немало, одержанных побед немного".

ЮРСКИЙ: Вот видите, это, по-моему, правильные мысли. Видимо, они приходили разным людям в одно и то же время, потому что сплошная победность, и победная улыбка, и непрерывное качание, подкидывание к небесам, и восторженные крики, они душе роста не дают, как я убедился. И герой того времени для меня был, я очень много играл эту роль, Виктор Франк, американский полицейский, которого я играл в пьесе Артура Миллера "Цена". Но "Цена" писалась позже, чем я писал эту повесть "Чернов". Я ее не публиковал, она была, так сказать, для стола. Она была спрятана. Я боялся ее показать. Когда "Цена", пьеса эта, оказалась у меня в руках, и было решено в театре Товстоногова ее ставить, Роза Сирота ее ставила, то для меня это было как бы подтверждением и даже чувством интернационального братства. Мы одинаково понимаем с Миллером. Я, актер, могу сказать, что с американским полицейским мы одинаково чувствуем это: победа не есть предел мечтаний. Поражение, конечно, тоже нет. Но если тебе довелось быть победителем, помни о поражениях, помни о тех, у кого ты выиграл. И помни о том, что жизнь не кончена, борьба продолжается. Я думаю, что и сейчас, когда вся наша страна вздрогнула от нашего поражения, надо вспомнить, что поражение учит. И из поражения рождается будущая победа. Я говорю про футбольное поражение. Это не так страшно.

- Примерно в это время, я думаю, была пьеса Розова "Традиционный сбор", где тоже была эта тема внешней победы и внутренней победы.

ЮРСКИЙ: Конечно. То же десятилетие. "Традиционный сбор" Розова.

- Нам звонят.

СЛУШАТЕЛЬ: Это Леван из Москвы. Сергей Юрьевич, здравствуйте. Мы с мамой вас очень любим, вы прекрасный киноактер. Я хочу знаменитого нашего прекрасного киноактера Юрского спросить, как вас пригласили в художественный фильм "Интервенция"? Как вам работалось с теми актерами, которые там играли, с кем вы имели хорошие, дружеские отношения? Я считаю, что это одна из лучших ваших киноработ.

ЮРСКИЙ: Смешной вопрос очень. Спасибо за него. Но вы, наверное, забыли, что я там ни с кем не общался. Я играл четыре роли, в том числе и женскую, и общался с самим собой. Это был технический трюк, придуманный режиссером Геннадием Полокой. Я играл четырех человек, которые друг с другом разговаривают. Вот на то время это было техническое достижение. Сейчас это легче гораздо делается. Поэтому я снимался в одиночку. И снимался я в основном в павильоне, чтобы этот трюк осуществить. И только на несколько дней приехал в Одессу, для того чтобы на натуре один маленький кусочек снять этих четырех персонажей. Поэтому я практически ни с кем не общался. Это была как раз одинокая работа.

- Очень трогательный вопрос. Сергей Юрьевич, а я бы очень хотела вас попросить почитать стихи. Ведь вы всегда заряжены стихами.

ЮРСКИЙ: Никогда, нет.

- Нет? Мне кажется, что вы всегда со стихами под мышкой существуете.

ЮРСКИЙ: Нет, это все ложное ощущение, что я пишу стихи на рождение внука, что я дарю красную розу в бокале золотого, как вечер, Аи... И прихожу к жене с букетами цветов и со слезами на глазах. Это совершенно все противоположно моей иронической натуре. А главное, иронической натуре моей жены и моей семьи. Они у меня обладают таким чувством иронии и юмора, что они бы мне просто не простили такого поведения.

- Наталья Тенякова была у нас в гостях несколько месяцев назад. Ее иронию мы с удовольствием наблюдали. Но я не имела в виду обязательно ваши собственные стихи. Это могут быть любимые поэты.

ЮРСКИЙ: Да еще не хватало бы... Поэтому любимых у меня не так много. Я профессионал и исполняю стихи профессионально. Я просто, собираясь к вам сегодня, на нашу встречу, сунул руку на полку, где лежат стихи подаренные. Их довольно много.

- Вам дарят авторы?

ЮРСКИЙ: Конечно, авторы. И, к сожалению, могу сказать, что интерес к стихам сильно отстает от самих стихов, потому что стихи в громадном количестве появляются. И они очень хороши.

- Но сейчас, в отличие от 60-х, время непоэтическое. И стихи пишутся, но...

ЮРСКИЙ: А откуда же берутся стихи, не понимаю?

- Нет. Они пишутся, но они не читаются на площадях, в Политехническом музее.

ЮРСКИЙ: Да на площадях и не надо читать. Просто я назову имя, скажем, молодой девушки, которую я впервые увидел, когда ей было вообще еще лет 17, которая из города Челябинска поехала на экскурсию в Соединенные Штаты с группой, и умудрилась там остаться, и умудрилась там в одиночестве, в одиночку стать заметной, очень заметной дипломированной пианисткой мирового класса, композитором, флейтисткой, автором стихов и прозы. Она издала уже много книг. Они изданы и в Штатах, и здесь, в Челябинске, несколько книжек. Ее зовут Лера Авербах.

- Вы с ней лично знакомы?

ЮРСКИЙ: Да, лично. Она появилась как-то у меня за кулисами на концерте и подарила свою книжечку стихов, я тогда обратил на нее внимание. А потом мы встречались.

- Сергей Юрьевич, у нас был звонок. Ольга Николаевна из Тарасовки очень любит вашу роль в кинофильме "Любовь и голуби". Как вы считаете, спрашивает она, эта роль - одна из ваших лучших ролей?

ЮРСКИЙ: Да, одна из лучших. Я очень люблю ее. Это еще одно из лучших воспоминаний по тому, как работалось. Это какое-то было счастливое лето. Легкое, вдохновенное лето было. Оно незабываемое.

- Наталья Тенякова рассказывала, что она накладывала такой сложный грим, что испортила лицо. Ей было очень сложно потом с этим справиться.

ЮРСКИЙ: Разве она испортила лицо?

- Она говорила, что были проблемы с кожей.

ЮРСКИЙ: Ну, что грим был долгий - еще бы. Она же молодая женщина. А я старый. Я без грима играл, вы же видели.

- Трудно определить, был грим или нет. Вы так перевоплощались, что действительно казались старше своих лет.

ЮРСКИЙ: Нет. Меня тоже гримировали часа полтора. Конечно, большой грим.

- Скажите, пожалуйста, а чем вы занимаетесь каждый день, кроме того, что у вас спектакли почти каждый день, что еще входит в вашу жизнь, такой непременный атрибут?

ЮРСКИЙ: Этого много.

- Расскажите.

ЮРСКИЙ: Мусор надо выносить.

- В прямом смысле?

ЮРСКИЙ: В прямом, да. Надо его собирать, и надо его выносить, потому что мусоропровода у нас нет. И это очень хорошо, что его нет.

- У вас старый дом, да?

ЮРСКИЙ: У нас старый дом, да. И, в общем, чистка всякая такая, это то, чем я занимаюсь, потому что я очень волнуюсь, что мы замусорим всю землю скоро. Поэтому я слежу за мусорными баками, за всем тем, что связано с мусором.

- То есть вы главный по мусору?

ЮРСКИЙ: Я главный, да.

- В семье?

ЮРСКИЙ: В семье. Потом коты. Вот сейчас женщины занимаются ребенком. И они не в Москве, они под Москвой. А я занимаюсь котами, потому что их соединили вместе, потому что боятся еще соединять с ребенком. Карантинное такое время. Вот, значит, два кота. Сейчас Дашин, дочкин, и наш кот. Проблемы есть.

- Проблемы ревности?

ЮРСКИЙ: Ревности, питания. Забота обо всяких там прививках кошачьих - это тоже моя забота ежедневная. Это занимает основное время и основной интерес. Но иногда я еще читаю какие-нибудь книги. Иногда смотрю футбол.

- Иногда пишете или каждый день пишете?

ЮРСКИЙ: Нет. Пишу я редко, мало. Сейчас совсем не пишу.

- Почему?

ЮРСКИЙ: Что-то не получается. Все эти заботы съедают все время, как-то так получается. А потом, вечером почему-то все время спектакли, хотя и конец сезона, но вот сейчас подряд всякие последние спектакли во всех театрах, в которых я работаю, последние досъемки, допередачи. Например, наша с вами, о которой мы договаривались задолго.

- И которую вы, как честный человек, не стали отменять.

ЮРСКИЙ: Ее же надо сделать. И последние гастроли этого сезона. А гастролей было бесконечное количество.

- У нас вопросы.

СЛУШАТЕЛЬ: Сергей (простите, я в силу возраста, наверное, могу к вам так обратиться), не могли бы вы мне на такой вопрос ответить. Вы помните Костю Часовникова?

ЮРСКИЙ: Еще бы.

СЛУШАТЕЛЬ: Как вы думаете, как сложилась бы сейчас его судьба и Платонова тоже?

ЮРСКИЙ: Я, во-первых, объясню, о ком речь идет. Это герой пьесы Александра Штейна "Океан" Платонов, он там становится капитаном второго ранга. А Часовников - морской лейтенант. Я играл Часовникова, Платонова играл Кирилл Лавров. И третьего нашего приятеля, Куклина, играл Олег Басилашвили. В этом составе, в этом трио мы сыграли спектакль наибольшее количество раз в моей жизни - 312 раз мы играли этот спектакль, имевший сумасшедший успех тогда.

- Сколько лет?

ЮРСКИЙ: Это шло лет пять. Мы играли очень много. И эта пьеса, довольно скромная по своей литературной или поэтической стати...

- Но тем не менее почему-то шедшая во многих театрах.

ЮРСКИЙ: Потому что это была важная социальная тема. Тема бунтаря и тема охранителя основ. Но это был мнимый конфликт, потому что охранитель основ оказывался все-таки лучше, чем предполагалось. И бунтарь в результате говорил, что мы с тобой должны идти вместе. И вместе уходили, Платонов и Часовников, в будущее. Что было бы сейчас? Сейчас просто эти герои казались бы, я думаю, слишком плоскими, потому что один условно исполнял роль бунтаря, а тот исполнял роль охранителя. Не скажу, что это были живые люди. Это были некие важные для того времени маски, это была особенность драматургии. Несколько острых фраз делали этот спектакль необыкновенно притягательным для того, чтобы зритель раздумывал и чувствовал, что времена меняются. Это еще времена оттепели, это времена 1962 года. И это казалось свежим ветром. И когда мы это вывозили в соседние страны, наши первые гастроли, в Болгарию, в Румынию, там это было просто как поток воды на голову. Вздрагивало начальство: боже, что они говорят со сцены. Сейчас это казалось бы очень наивным. Но я вспоминаю с нежностью те времена, потому что люди еще умели вздрагивать. А сейчас, что не вылей на голову, как-то никто не вздрагивает. А без вздрога восприятия искусства, вообще-то говоря, не бывает.

- Я могу сказать, что я еще вздрагиваю. Но на спектаклях Штейна я не была, я опоздала родиться. И я уже росла на пьесах Розова и Володина. Но не на ленинградских, а на московских. Я очень любила в юности "Современник". И мне было интересно, что репертуар молодого "Современника" Ефремова и репертуар Товстоногова, который был существенно старше, на какое-то поколение старше, он совпадал почти что по своей устремленности.

ЮРСКИЙ: Да, конечно.

- То есть дело было не в возрасте художественного руководителя, а в голосе поколения, в теме.

ЮРСКИЙ: Конечно. Мы делили великого драматурга Володина. Мы ставили обязательно и очень любили его, Виктора Розова. Конечно, мы совпадали в ощущениях.

СЛУШАТЕЛЬ: Сергей Юрьевич Я, во-первых, хотел бы вам сказать несколько теплых слов, потому что я ваш старый поклонник. Самое смешное, что впервые в жизни я позвонил на радио. И желаю вам большого здоровья и успехов.

ЮРСКИЙ: Вот именно за это спасибо, потому что мне сейчас нужно именно большое здоровье, на малом я не выеду, пожалуй.

СЛУШАТЕЛЬ: Нет, никак. Теперь, как шестидесятник - молодость прошла в эти годы, - я хотел бы вам задать вопрос такого плана. В театре вам, наверное, приходилось играть роли каких-то исторических деятелей, на ту пору людей положительных. И по тексту они были положительные, эти люди. Но вы-то точно знали из исторических вещей, что это за люди. И как вы с этим справлялись? Нам, шестидесятникам, на эти компромиссы приходилось же идти ежечасно.

ЮРСКИЙ: Я не помню таких компромиссов.

СЛУШАТЕЛЬ: Не помните? У Шатрова вы разве не играли?

ЮРСКИЙ: Нет, не играл. Я как-то обошелся без таких противоречий в моей жизни. А исторических персонажей я играл. Я играл короля Генриха Четвертого Шекспира. Но мы выражали спектаклем нашим именно то, что мы думаем об этом короле, и что, как нам казалось, имел в виду Шекспир. Я играл Эзопа. Насколько это исторический персонаж? Это, конечно, версия автора. Я играл Диона в пьесе Леонида Зорина "Римская комедия". Я играл Дживолу, так назывался этот персонаж, но это был Геббельс в пьесе Брехта "Карьера Артура Уи". Но таких несовпадений - дескать, я знаю, кто он такой, но покажу его другим, потому что так надо, - мне не пришлось в жизни этим заниматься.

- Сергей Юрьевич, у вас лежит книжечка, я так понимаю, что это только что вышедшие стихи, да? Дмитрий Быков.

ЮРСКИЙ: Нет. Это не только что вышедшие. Это мне подарено им некоторое время назад.

- Очень интересный журналист, поэт и даже драматург.

ЮРСКИЙ: Его знают, потому что он по телевидению ведет свою программу. Очень интересный автор. И как романист, как прозаик он очень интересен, и как журналист. А вот он как поэт. Я хочу просто предъявить. Тут до иллюзорности и, по-моему, сознательно взят способ изложения Иосифа Бродского. Но это не подражание. Это движение в том же направлении совершенно сознательное. Для интереса прочту. Стихотворение большое. Но я не буду читать его целиком, просто чтобы послушали, какая современная речь, и захотелось вам посмотреть эту книжку самим.

(Стихотворение)

Вот на выбор две строфы из Дмитрия Быкова, из его стихотворения. Мне очень нравится, и как он думает, и как он выражает эти думы.

- А что-то петербуржское в этом есть?

ЮРСКИЙ: Петербуржское?

- Да, мне кажется, в этом строе. Может быть, даже не столько с Бродским. Я стала Кушнера вспоминать.

ЮРСКИЙ: Ну что, и Рейна можно вспомнить. Бродский просто тут подряд, это идет для меня связанное с его хорошо знакомыми мне стихотворениями.

- Но вы были с ним знакомы?

ЮРСКИЙ: Да. Я был с ним знаком.

- Дружны?

ЮРСКИЙ: Дружны - это много сказано, но мы были приязненны, приязненны, да.

СЛУШАТЕЛЬ: Я хочу вот что у вас спросить. Я в свое время, в 1968 году, был в отпуске после окончания института и смотрел четыре спектакля в вашем театре, в частности "Лиса в винограднике". Вы Эзопа играли там?

ЮРСКИЙ: Да, да, было.

СЛУШАТЕЛЬ: Играл Олег Басилашвили, играла Наталья Тенякова.

ЮРСКИЙ: Да, у вас замечательная память. Это было очень, очень давно. Играл Вадим Медведев.

СЛУШАТЕЛЬ: Да, это был февраль 1968 года. Я четыре спектакля у вас посмотрел. "Традиционный сбор", потом "Лиса в винограднике", потом "Карьера Артура Уи " и "Идиот", последний спектакль со Смоктуновским, он приезжал уже из Москвы.

ЮРСКИЙ: Да, да. Совершенно справедливо.

СЛУШАТЕЛЬ: Но мне казалось, что у вас тогда начиналась, я могу ошибаться, начиналась любовь с Натальей Теняковой. И вы так здорово играли... Я это помню как сейчас. И кроме всего прочего, я хотел бы вам еще напомнить, вы в Ялте отдыхали. Это было летом, где-нибудь 1968-69 год или 1972 г., и моя мама, она, к сожалению, уже на другом свете, она вас встретила на набережной и сказала: вы знаете, мы вас очень любим, дети вас любят мои. И вы стояли, ей кланялись: спасибо, спасибо. Просто я хотел поклониться. Я несколько раз был на ваших литературных вечерах, вы читали стихи, много стихов разных. Дай вам бог здоровья, тем более что у вас поколение новое, и всего доброго. И вашим женщинам тоже.

ЮРСКИЙ: Спасибо, передам. За рецензию спасибо, за память спасибо.

- Да. Какой теплый звонок. Привет из 1968 года. Я еще хотела вас спросить. В ваших стихах было такое место, которое меня как-то задело. Я так поняла по дате, что вам было где-то около 50-ти. И вы писали: узнавание о том, что уже нет новизны впечатлений. Вот я подумала, что сейчас, когда прошло с тех пор примерно лет 15, у вас изменилось ощущение или осталось, как вы считаете, все уже было, или для вас еще открывается то, чего не было никогда?

ЮРСКИЙ: У меня очень много раз менялись мои ощущения от жизни. Менялся фон, менялся настрой психологический.

- Состояние души?

ЮРСКИЙ: Тональность, я бы сказал, менялась. И для меня творчески самыми радостными и самыми неожиданными были 90-е годы, то есть много позже этих стихов и того, что я тогда писал. 90-е годы, которые были сейчас, для меня были открытием многоразовым. Таким же открытием становятся и нынешние годы. Но если те были все со знаком радости, то...

- Это был импульс политических перемен?

ЮРСКИЙ: Почему политических? Всяких. И психологических, и возможностей открывшихся, и того, что в себе узнаешь, своих собственных возможностей. А сейчас я бы сказал, что сейчас тоже меня многое удивляет, но с привкусом горечи, потому что время не мое, потому что это время для меня чужое - или я ему чужеватый. Поэтому сейчас есть привкус горечи. Но самое главное – удивляться; это самое узнавание, о котором вы говорите. Есть ли чему удивляться? Есть. Был период застойного времени, когда ничего не виделось впереди, все было похоже на скучную дорогу в стенках с двух сторон, одинаковость. А сейчас можно ругать наше время - и я его ругаю, можно тревожиться и бояться этого времени - я тревожусь и боюсь, но сказать, что оно не удивляет, что оно не предъявляет ничего нового, это было бы ложью.

- Но даже тогда, когда вы говорили про одинаковость застоя конца 80-х, вообще всех 80-х, даже и предыдущих лет, ведь тогда все равно было какое-то внутреннее движение, когда вы писали, что жизнь не достижение, а постижение. Ведь постижение возможно всегда, даже в условиях несвободы.

ЮРСКИЙ: Вот и спасаешься тем, что как-то формулируешь свои ощущения, думая, что это кому-нибудь пойдет на пользу, что человек подумает: ой, слушай, и у меня такая же горькая мысль. Но раз она у кого-то есть, может, пополам разделим эту горечь? Вот в такой надежде. Но все-таки это было время, попросту говоря, бесперспективное.

- Вы писали что-то в стол?

ЮРСКИЙ: Я вообще все писал в стол.

- Когда человек пишет в стол, значит, он не верит в то, что нет перспективы, значит, она у него внутри есть.

ЮРСКИЙ: Я писал без всякой надежды это опубликовать или когда-нибудь кому-нибудь показать, без малейшей. Это я говорю искренне.

- Это и вызывает уважение.

ЮРСКИЙ: Я не надеялся на это.

СЛУШАТЕЛЬ: Вас беспокоит инвалид войны Юрий Никитович. Сергей Юрьевич, я восхищен вашим исполнением роли в кинофильме "Место встречи изменить нельзя". Я бы хотел услышать ваши впечатления о контакте, о взаимодействии с Владимиром Семеновичем Высоцким.

ЮРСКИЙ: Если сказать кратко, то контакт был хороший и дружеский, и профессиональный. А дальше нужно расшифровывать, а расшифровывать надо длинно. Володя в это время большую часть сцен снимал по поручению режиссера сам как режиссер, потому что режиссер должен был уехать обязательно по неотложным делам за рубеж. А некоторые сцены снимал Говорухин. Мы работали очень быстро, и мы работали, понимая, что мы делаем. Я наблюдал Володю как руководителя съемки и как партнера. И надо сказать, что его энергия была не абстрактной, она была точной. Он эту роль, мне кажется, очень хорошо почувствовал. Он ведь был артист, вообще говоря, мало перевоплощающийся. Его герои, в общем, похожи друг на друга.

- И на него?

ЮРСКИЙ: Друг на друга, так скажем, потому что он сам перевоплотился, я в этом убежден. Он сам когда-то нашел вот этот голос, который не от него вообще, это не его голос, эту пластику, которая не его пластика. Он однажды перевоплотился и стал таким человеком.

- Но как поэт он рос очень долго.

ЮРСКИЙ: Так вот Жеглов для него был абсолютно понятен. В отличие от авторов, Вайнеров, он Жеглова считал абсолютно положительным человеком. А Вайнеры считали его человеком скорее отрицательным и опасным. Но Володя, и в этом сила его исполнения, был абсолютным адвокатом роли. И поэтому картина несколько переменилась. Там же есть другой положительный герой, которого играет Конкин. А тут стали два положительных героя разных темпераментов. Но Володя чувствовал, что там какое-то сопротивление материала есть. И вот эта сила, с которой он преодолевал сопротивление материала и утверждал этого человека - Жеглова, в которого он сам влюбился, вот это я наблюдал, так сказать. Он влюбился в собственного героя. В этом была и сила, и мускулистость, и тот результат, который делает картину до сих пор любимой зрителем.

- А вы ведь тоже влюбляетесь в своих героев?

ЮРСКИЙ: Бывает, да.

- А как с Фомой Опискиным, в которого очень трудно влюбиться?

ЮРСКИЙ: Я очень его полюбил. Вот за эти годы, что я его играю, я его очень полюбил.

- Вы играете страшного человека, который разрушает чужие жизни.

ЮРСКИЙ: Да ничего он не разрушает. Он делает жизнь, по-моему, этих людей хоть как-то осмысленной, потому что, если убрать оттуда, из этого села Степанчикова, Фому, там останется мертвая скука, в которой все будут сюсюкать о том, что мы любим друг друга, но притворяться, потому что там Достоевским написаны, вообще говоря, жуткие типы, жуткие, корыстные, подлые, готовые во имя денег предать. Они куда хуже Фомы. Фома отказывается от денег на наших глазах.

- Но это жест.

ЮРСКИЙ: Это жест. Но он его делает. И он потом не хватает эти деньги.

- Он знает, что ему принесут на голубой тарелочке.

ЮРСКИЙ: А остальные все борются за такие же деньги, причем готовы на все.

- Мы с вами дошли до самого накала. А время передачи подходит к концу. Но что делать. Придется просить вас когда-нибудь прийти и еще доспорить про Фому Опискина, хорошо?

ЮРСКИЙ: Давайте, с удовольствием. Тем более будем его играть 23 числа.

Я благодарю Сергея Юрского за то, что он пришел к нам, благодарю нашего помощника режиссера Елену Полукарову. И вас, дорогие друзья, что вы слушали нашу передачу. С вами была Светлана Новикова.

Светлана Новикова