|
Сергей Юрский: "То, чем занимаюсь я,— есть попытка сохранения того, что раньше называлось психологическим театром" |
||
|
www.eizvestia.com
Актерские мемуары — это уже многолетняя традиция. Одни пишут сами, другие нанимают для этого журналистов. Но на их фоне выгодно выделяется известный актер Сергей Юрский, который не ограничился биографическими воспоминаниями. Он является автором 15 книг, в которые вошли написанные лично им эссе, портреты современников, стихи и проза. На сегодня общий тираж его книг составляет около 300 тыс. экземпляров. Почему он занялся писательством и что происходит с современным театром харьковскому корреспонденту «i» Елене Остапченко рассказал Сергей Юрский - Вы пишете не хуже, чем играете. Почему это не стало главной вашей профессией? - Потому что главной стал театр. Вообще-то обычно меня спрашивают наоборот: зачем я взялся за перо. Тогда я объясняю, что актерство и литература — две параллельные жизни. Общее между ними только то, что и литература, и театр для меня есть попытка осмысления состояния моего поколения на этой земле. Чаще всего насмешливого. А так как моему поколению выпало то ли удовольствие, то ли неприятность — много пожить в прошлом тысячелетии и участвовать вместе с вами в переходе в тысячелетие новое, то наблюдать есть за чем. Все мы, привыкшие к двадцатому веку, как мне кажется, очень сильно бьемся мордой об стол века двадцать первого. И вот эти удары можно рассматривать как драматические или даже трагические, то есть смертельные, а можно — как комические, набивающие шишки там, где следовало бы просто остеречься. - От чего вы успели предостеречь современников? - Ну-у… Знаете, это дело личной внимательности и восприимчивости каждого. Я не даю никаких рецептов; мне, может быть, поздно уже и не по чину: я не занимаюсь ни политикой, ни наукой. Но я действительно с тревогой и без особых надежд смотрю на те тупики, в которых оказался современный человек на всех широтах и долготах нашего шара, включая мою страну, соседние страны и даже дальние государства. Я, может быть, больше других замечаю эти тупики. Отсюда и моя… не унылость, а, я бы сказал, критичность и насмешливость над теми, кто готов плясать бразильским карнавалом на небразильских землях. - Так уж и на всем шаре? Понятно — у нас: издержки затянувшегося переходного периода из одной страны в другую. Но в дальних-то государствах вроде бы дела обстоят получше… - Поверьте, я довольно много поездил и посмотрел. Это какой-то общий кризис смысла, кризис соответствия. Скомпрометированы очень многие ценности и устои — не только в бывшем СССР. Вот, например, в Японии. Чтобы отдохнуть от сумасшедшего ритма жизни, японцы тянутся к русской школе игры, к осмыслению драматургии. Меня приглашали туда как представителя психологического театра. Представьте, они не любят самурайских пьес, которые ставятся быстро и идут с суфлером. Им в театре не интересны технологии — они наблюдают психологию. При этом система работы очень жесткая: составляется договор минимум на три года, и сразу оговаривается, когда состоится премьера и сколько раз пройдет спектакль. Зная, что популярный японский актер Судзуки Мидзуко блестяще играет в пьесе «Скупой» Мольера, я спросил, где можно посмотреть этот спектакль. И получил ответ: «Мы уже закончили играть, теперь сцена куплена. Приходите... через пять лет». В Японии театр и актеры — бедные, а страна — богатая. Театром занимаются те, кто не мыслит без этого жизни. Японцы говорят: «Мы ненавидим нашу систему, она вся направлена против искусства»... - И что же русская школа игры? - О сегодняшнем существовании нашей профессии — разговор весьма непростой. По-моему, она либо исчезает, либо превращается во что-то совершенно новое, неведомое и не очень мне приятное. То, чем занимаюсь я,— есть попытка сохранения того, что раньше называлось психологическим театром. Со всеми его возможностями — комедией, трагедией, вызыванием смеха, слез и ужаса! Трех струн, как назвал их Пушкин, на которых держится драматический театр. Истинный. Сегодня театр стал частью сферы обслуживания, а многие другие функции ушли в другие места. БДТ Товстоногова был настоящим театром, каким я его себе представляю. Как огромный корабль, он шел в определенном направлении. И у него была своя аудитория, которая, в свою очередь, шла не за отдельными спектаклями, а за ним. Сейчас этого нет. Нет театров, а есть учреждения, где иногда делаются замечательные спектакли, а иногда не делаются. То, что похоже на театр,— это Фоменко, Додин и еще Женовач. Но это не совсем театры, это студии, в них руководитель — и папа, и учитель, и создатель школы. Это замкнутые конструкции, которые вряд ли смогут существовать в таком состоянии долго. Остальные театры — это фирмы, не имеющие собственных художественных идей, а только оппортунистическое желание соответствовать требованиям времени. - А вам не кажется, что театральные постановки перестали быть интересны, потому что давно вышли за пределы сцены? - Да! Я все время об этом говорю. Я актер, я всю жизнь играю. Но сейчас замечаю, что нашу профессию фактически перехватили другие люди. Все население играет. И те, кого больше видно, кто появляется на экранах,— новые властители дум и капиталов, новые политики, они все тоже с удовольствием играют: переодеваются, меняются ролями. И новые звезды тоже играют, точнее, играются в какую-то странную игру. Это уже сатирическая сторона нашей действительности. Все эти танцы, песни, катание со звездами… Остается дождаться циклов «Литургия со звездами» и «Полостные операции со звездами». - Но они очень популярны. Не подскажете, почему? - Я думаю, от страха. От страха мысли, рефлексии. Знаете, 70-е годы при всех их минусах были отличным временем, чтобы заняться собой. Застой, безвременье располагают к размышлениям. Этот прием используется и в театре, хотя не всякий им владеет. Это пауза. Назначает ее автор, но сколько она продлится и чем будет заполнена, зависит от интуиции актера. Смысл такой паузы в том, что если все сделано правильно, на определенном этапе зритель должен перестать смотреть на актера (потому что ждать уже нечего — ничего не шевелится) и перенести внимание на себя. Начать думать о себе, остаться наедине с самим собой. Не глазеть, а воспринимать, мыслить и чувствовать. К сожалению, и в театре, и вне его сейчас слишком много громкой музыки, мелькания, световых вспышек. Только они и отвлекают. По всем остальным признакам, наступает как раз безвременье. Но и оно какое-то ненастоящее, суетливое… - Мы не видели ваших последних постановок, но, судя по крайне неравнодушной реакции критики (и в плюс, и в минус), они как раз об этом… - Да, разумеется. Последняя постановка называется «Предбанник». Это такая абсурдистская фантазия на современные темы по пьесе драматурга Игоря Вацетиса (псевдоним Сергея Юрского-драматурга.— Авт.). В ней актеры попали в ситуацию, когда им нет применения, и они подыгрывают тем людям, которые нуждаются в обманах. Это все обман. Но, с другой стороны, когда актеры перестают играть, из них выходит их существо, которое оказывается в сложных отношениях с играемыми ролями. К одним маска приросла, другие пытаются ее сорвать, а у третьих это получается. Это несомненная комедия, в которой очень много смеха, но оканчивается она внезапной смертью одного из героев, которого играю я, его исчезновением. Остается пустое кресло и его удивление: если я тут был, то меня не может не быть,— нельзя снимать, такая мизансцена. Но, оказывается, мизансцена может быть нарушена. - А почему предбанник? Что это? - Предбанник — это курилка около сцены, куда актеры забегают в перерыве между актами, чтобы поболтать, посплетничать и заодно обсудить глобальные проблемы общества и искусства. - Но ведь не может быть, чтобы так просто. Что еще? Загробная жизнь? - Не совсем. Скорее чистилище. Да, чистилище, в котором все нервно ожидают распределения, пытаясь как-то еще барахтаться. - И все мы сейчас в нем находимся? - Об этом и речь. - И какой выход? - А выход в том, что один из персонажей говорит, что мы сейчас в предбаннике, а баня будет. И будет кровавой. 15.05.2007 |
||
|
|
[Вернуться на страницу "О времени и о себе"]