Сергей Юрский: "Любовь к свободе и любовь к родине разъехались"

- Первая роль, которую я сыграл в жизни, был Добчинский в «Ревизоре», поставленном в скромном драмкружке педагогического училища в Ленинграде, которым руководила Евгения Ильинична Тищенко. Это 1949 год. Мне было 14 лет. Потом я играл Хлестакова. Потом играл слугу Хлестакова Осипа в спектакле Товстоногова в БДТ. А потом я видел много разных "Ревизоров", в которых режиссеры искали новые формы, переводя пьесу в другие времена и пространства. Главным было сделать не так, как положено. И постепенно, мне кажется, совершенно разлюбили саму пьесу. А "Ревизор" между тем принадлежит к гениальным творениям драматического искусства. Я хотел очистить его от всяких добавочных слоев фантазии постановщиков до главного - фантазии автора. Тогда будет смешно и интересно. Потому что как "Гамлет", так и "Ревизор" написаны таким образом, что, сколько их ни рассказывай, все интересно, что будет дальше.

- Но поставили не на сцене?

- Я предложил радио "Культура" сделать "Ревизора" в одиночку. И чтобы это было не чтение, а настоящий спектакль со всеми персонажами. Я сыграл все мужские роли, включая массовки - и купцов, и гостей на приеме у городничего, и жандарма. Женские роли сыграли Наталья Тенякова и Дарья Юрская. То есть мы сделали семейный спектакль. Настоящий спектакль, который идет больше трех часов. Радио "Культура" будет использовать его частями, но один раз, в апреле, премьера пройдет целиком

- Вы сами слушали?

- Слушал, когда записывал. Моя цель - сделать диск, который останется как очищенный от зрительных впечатлений текст, когда не надо сочинять походки героям или их ужимки.

- По-моему, это отличный проект даже по замыслу: аудиозаписи очень популярны, люди едут в метро в наушниках, слушают книги в автомобилях.

- "Ревизор" завершил целый ряд моих записей на диски, которые, впрочем, находятся сейчас в замороженном состоянии. Я записал четыре пластинки, для которых сделал вступительные тексты - моего понимания данного автора и смысла его сегодня. Это не пропаганда, не заманивание - мол, послушайте, как интересно. Это попытка откровенного выяснения, есть у них связь с сегодняшним днем или нет. И во всех случаях нашлась эта связь, иногда неожиданная для меня самого.

- Кто эти авторы?

- Пушкин. Бунин. Гоголь. Чехов.

- А как вы это делаете - нарезкой из авторов?

- Нет. Бунин, например, это три рассказа - "Легкое дыхание", "Солнечный удар", "Новый год". Чехов - тоже три рассказа. Один стал для меня открытием. Я выбрал его как крайне важную болевую точку непонимания богатыми бедных. Абсолютную невозможность понимания. Рассказ называется "Кошмар". Я хорошо знаю Чехова, но никогда его не видел, а вот наткнулся. И сразу многое в Чехове открылось.

- Пушкина вы и прежде много читали и записывали...

- Там очень важно вступление - мое понимание Пушкина сегодня. Я читаю "Выстрел". На мой взгляд, это не гениальное произведение. Но в сочетании с набором из восьми коротких стихотворений и с попыткой рассказать об их связи, по-моему, это имеет смысл.

- Отложенный выстрел в жизни и смерти Пушкина?

- Да. А Гоголь с небольшим вступлением - "Невский проспект", который я никогда прежде не исполнял. При том, что, записав для другой фирмы "Шинель" Гоголя, я начинаю убеждаться, что в XXI веке на наших глазах Гоголь и Пушкин - даже Пушкин! - уходят в историю, отодвигаются ближе к Державину, к Ломоносову. Я часто говорил, что сегодняшние люди плохи, потому что не берут уроки у Пушкина, у Гоголя, у Достоевского, но теперь, соприкасаясь с текстами, вижу, как те сами уходят от нас.

- "Невский проспект" сопротивлялся сегодняшнему прочтению?

- Я именно пытался преодолеть сопротивление материала с точки зрения сегодняшнего человека - а нужно ли это? Рассказ о том, как человек разочаровался в женщине, казавшейся ему богиней, а оказавшейся проституткой. Далекая история для человека, который смотрит телевизор, живет в интернете, ходит по улицам, ездит по дорогам, где путаны стоят через каждые десять метров. Зачем произносить это произведение и слушать его? Но мне в итоге показалось, что это еще надо. Совсем не по причине узнавания истории о том, как ошибся художник Пискарев или как высекли поручика Пирогова. А по причине связи слов русского языка, как они ставятся одно к другому, как был болен этим составлением слов странный человек Гоголь. Само волнение его по поводу того, что вдохновение художника Пискарева никуда не вылилось - это вечные вещи, которые через порядок слов, через интонацию могут взволновать сегодняшнего человека. Рассказ про ошибку, о том, что туман скрывает подлинность вещей. Так ли хорошо, когда ты узнаешь пошлую истину? Может, в тумане было больше правды? Если это ухватывается без разъяснений, которые я делаю сейчас, а только через текст, через интонацию, - тогда всем этим еще стоит заниматься.

- Двадцать лет вашей театральной жизни прошли в товстоноговском БДТ, потом отношения стали сложными, вы переехали в Москву. Как вы относитесь к недавним книгам о том времени - Владимира Рецептера, где вы являетесь одним из героев, и Марка Розовского с его "Делом о конокрадстве"?

- Книгу Розовского я не читал, хотя о ней слышал и даже ответ на нее давал, правда, устно, по радио. То, что пишет Рецептер, вызывает у меня всегда чувство уважения к самому письму. Он - хороший поэт и, как прозаик, владеет пером. При этом его взгляд на известные нам обоим события настолько с какой-то другой точки, что иногда думаешь: то ли я все забыл и перепутал, то ли он все перепутал. Иногда это несовпадение взглядов на выстроенную им реальность доходит до раздражения. Поскольку пишет он про живых людей и живые события, иногда диву даешься - одни моменты то ли упущены, то ли сознательно убраны, выпячены другие, которые, может, и были, но не имели того значения, которое им придано.

- А роль Товстоногова, особенно на фоне книги Розовского, вызвавшей гнев внутри БДТ? Можно ли сказать однозначно, что великий режиссер был всегда прав?

- Был ли всегда прав Товстоногов? Не был он всегда прав. Был ли он человеком, который буквально сломал несколько человеческих судеб, или несколько судеб спектаклей, или возможной инициативы? Да, был. И у меня есть что сказать по этому поводу, я высказал это в своей книге. Но есть общая композиция жизни, при которой надо перечислить и то, что дал Товстоногов каждому - Рецептеру, Розовскому, мне. Что он у меня отнял, я знаю. Но я очень хорошо знаю то, что он мне дал.

- Наверное, сложнее всего увидеть свое прошлое в гармонии целого?

- Да, есть композиция жизни. Бывают альбомы, в которых картины даются деталями. Вот кувшин замечательный, под ним скатерть, капли вылившегося из кувшина молока, отблеск, вроде бы ничего больше не надо для наслаждения. Но это, оказывается, крайний левый угол "Пира в Кане Галилейской". И дело в том, что там вода была превращена в вино. И даже не в этом дело, а в присутствии многих людей, которые сознают это чудо. И даже не в этом дело, а в том, что это первое чудо Иисуса Христа. И даже не в этом, а в том, что картина создана в свое время и мастером, который почему-то к ней пришел. Так что, если ограничиться одним кувшином и пятном молока, то взгляд, может, и верный, но узкий.

- Откуда вы черпаете рабочую форму, где находите книги в вавилонском смешении книг, стихов, тьмы авторов?

- Стихи извлекаю из потока книг, присылаемых мне. Поэзия, по-моему, замечательная. Очень много удивительных, великолепных поэтов. Есть сложный для меня, но истинный поэт, умерший два года назад, Борис Викторов. Вышли несколько его книжек уже после смерти. Был поэт, он тоже ушел из жизни, я был с ним знаком - Владимир Лапин, отчасти учитель Седаковой. Сама Ольга Седакова - явление фантастическое. Я, правда, до ее поэзии, наверное, не дорос, но ее проза, ее эссе, статьи - это высший класс сегодняшней русской литературы. Иногда читаешь книжки человека, с которым был близок, но даже не предполагал в нем такой глубины и мощи. Я говорю об Анатолии Гребневе, чья книга "Записки последнего сценариста" издана посмертно. Я думал, что мы на одном уровне, а оказалось, что он необыкновенно высок, не дотянуться. Это его дневники за много лет. Его оценки оказались пророческими в те времена, когда он только дневнику доверял свои наблюдения и суждения. Поразительны и дневники протоиерея Александра Шмемана. Книга, освещающая окрестности жизни. Переводную литературу почему-то сейчас меньше читаю. Выделяю опять же почему-то англичан. Джулиана Барнса, написавшего беспощадно ироническую книгу "Англия, Англия" - по поводу того, что была империя, а осталось невесть что.

- Нам тоже урок?

- Ну да, у нас тоже была империя и тоже порушилась. И мы видим попытки сегодняшних ультрапатриотов все время кричать по радио, в газетах, по телевидению, как Проханов: "Я люблю Россию!" Кричать таким голосом, что слово "я" звучит громче всего: "Я люблю Россию! И не сметь никому ее любить! Если окажется, что кто-то еще любит - то это вранье! Будем с теми бороться! Я, Я, Я люблю Россию!" И надо немедленно создать вокруг имперское ощущение нашей хорошести! Хорошести! Хорошести! И так до истерики... На этом фоне английская самокритика с традиционной иронией, с горечью, с колоссальной наблюдательностью и при этом с любовью мне очень понравилась. И здесь вспоминается Карамзин, его "История Государства Российского". Потрясает его смелость увидеть историю своей страны в чудовищной кровавости некоторых ее времен. В то цензурное самодержавное время найти достойную интонацию, а не подделать ее под то, что сегодня будет приятно увидеть тем, кто командует. Быть истинным дворянином и аристократом - аристократом мысли, который служит истине, Богу своими деяниями. Не как священник, а как человек, стоящий на земле и свято верующий Творцу. Вот что поразительно. Я сегодня ночью читал его статьи, которые никогда не читал. Где он впервые предъявляет русской публике Шекспира, которого сам перевел, и объясняет, что такое Шекспир, кто он для англичан и кем мог бы стать для русских. Сколько в этом уважения, света, достоинства! Поразительное отношение с читателем, уважительное, не коленопреклоненное, а показывающее, что мы зависим друг от друга. И вот в связи с этим цитата, которой я хотел бы закончить. Я хочу вольно изложить одну мысль Георгия Федотова, историка, философа, мыслителя, важную для сегодняшнего дня. В России, пишет он, было одно 30-летие, которое выделяется из всей ее истории. Это 30-летие от начала работы Карамзина над "Историей Государства Российского" и до 1837 года, когда закрыл глаза Пушкин. Начало царствования Александра I, противоречивое бурление реформ Сперанского, лицеисты, Пушкин, война 1812 года, победа, казаки в Париже, 1825 год, декабристы, смерть Пушкина. Время, когда новые люди в лице Карамзина взглянули открытым взглядом на всю историю России. Только в эти 30 лет за всю ее историю соединились два направления - патриотизм и либерализм, не противореча друг другу. Патриотизм - это любовь к родине. Либерализм - любовь к свободе. Свобода и родина - соединялись. И там, где "терло", и люди говорили: "Ой, тут не соединяется" - молодежь, полная сил, отвечала: "Мы это сейчас поправим, соединим". И шла ради этого на смерть. И Пушкин потому неподражаем, что стал самым ярким выразителем этого небывалого времени. В нем соединялся патриотизм и либерализм. Россия и свобода оказались едины. И в ту минуту, когда Пушкин закрыл глаза, пишет Георгий Федотов, родилась русская интеллигенция. И эти два понятия разошлись навсегда. Дело не в славянофильстве и западничестве, тут глубже. Дело в том, что любовь к свободе и любовь к родине разъехались. И в этом вина всех сторон. И сейчас есть необходимость их сближения, необходимость ежедневной работы тех, кто имеет доступ к воздействию на людей, чтобы сблизить родину и свободу.

 "Московские Новости", 26.04.07