Сергей Юрский. Многогранность Таланта.


	Сергей Юрский. Многогранность Таланта.

	31 октября, 2006 31 октября в 19:30 и 1 ноября в 9:30 смотрите программу «Студия Плюс» с Александром Ляховичем. Один из самых любимых на просторах СНГ артистов Сергей Юрский бывал в нашем городе, представляя одесской публике свои сольные программы, а также снимаясь в свое время в Одессе в к/ф «Золотой теленок», на Одесской киностудии в к/ф «Место встречи изменить нельзя» и др. Каково место Одессы на гастрольной карте поистине народного артиста? Как сочетается в его творчестве актерская и режиссерская профессии? Как развивается основанный С. Юрским уникальный театр одного актера? Литературные произведения, созданные им в последние годы, - это новая грань его другими средствами? Что побудило С. Юрского обратиться еще и к газетной публицистике? Гость «Студии Плюс» - народный артист России Сергей Юрский. ЛЯХОВИЧ: Одесситы последний раз с Вами общались несколько лет назад, когда Вы привозили спектакль "Железный класс" с Николаем Волковым, любимцем Одессы, Ольгой Волковой. Это был прекрасный спектакль. Но раньше Вы были намного щедрее к одесситам, хотя бы с авторскими программами. Со спектаклями Вы бывали здесь редко. ЮРСКИЙ: Я показывал только два спектакля в Одессе - "Железный класс" и "Провокация". А остальное было либо кино, либо концерты. Сегодня я готовлюсь к концерту, как к испытанию, потому что последнее время я достаточно редко даю концерты. ЛЯХОВИЧ: "Авторский концерт в стиле меланхолического кабаре "Домашние радости"... Необходимы пояснения. Если это авторский концерт, означает ли это, что будут только Ваши произведения? Если это жанр меланхолического кабаре, тогда широкая публика может подумать: "А что это такое?" А "Домашние радости" говорят о том, что с другими радостями проблемы. ЮРСКИЙ: Легко ответить. Раз такое ощущение, то не будет авторского концерта. Первое отделение тогда назовем просто концертом, который нужно дать сегодня. Это будет проза разных частей прошедшего века - начала, середины и сегодняшнего дня. Второе отделение действительно будет меланхолическое кабаре "Домашние радости". Это будет путешествие к Новому году, мы откроем путь к новогоднему празднику, мы не поставим елочку - рано, но все, что мы покажем с Владимиром Свешниковым, пианистом, который участвует в этом концерте, как мой партнер, это будет путешествие через 20 лет после нашей разлуки. Это песенки-гадания на каждый год с 1986 года по 2006 год. Почему "Домашние радости", потому что это песни под елочкой. Не под Кремлевской елкой, где творится громогласная песня, а песенки, которые поются в очень узком домашнем кругу. Два года назад я издал книжку с этим же названием "Домашние радости", потом по некоторым из этих текстов, которые увеличивались с годами, была сделана эта программа песенок. Мы будем с вами рассматривать, на что мы, там, на севере, надеялись каждый год и насколько сбывались ваши надежды. Насколько мы на севере от вас отдалялись, а вы - от нас и насколько мы отдалились. Как мы вас вспоминали, а вы нас, или не вспоминали. Это взгляд на самих себя через 20 лет. ЛЯХОВИЧ: В некоторой степени это политизированное второе отделение? ЮРСКИЙ: Это невольно получается. Это современность. В первом отделении мы двинемся от начала века к современности, а потом посмотрим на нее взглядом ироническим и откровенным. ЛЯХОВИЧ: Я помню тот концерт, в котором в первом отделении были Ильченко и Карцев, а во втором были Вы. Очень сильное впечатление произвел спектакль "Нехорошая квартира" на сцене Филармонии. И "Юмор Достоевского"… ЮРСКИЙ: Я тоже это все помню. И нашу поездку с Ильченко, Карцевым и Жванецким, когда Жванецокму открыли дорогу обратно в Одессу, и мы вчетвером отмечали это событие двухнедельным ежедневным выступлением. ЛЯХОВИЧ: В книге Ваших стихов есть фотография инженера Груздева, одного из героев той самой "Эры милосердия", там есть такая надпись "Человек имеет право быть не таким как другие". У меня, как у человека знакомого с Вашим творчеством, возникает ощущение, что это вообще некий Ваш побудительный мотив. Потому что Вы и своим обликом разрушали стереотип советского человека в свое время. И дикцией, в которой каждое слово слышно, но это не стандарт Малого театра или Александринки. В этом есть нечто особенное. Ваша характерность делает Вас интересным для зрителя. ЮРСКИЙ: В Одессе всегда случаются сюрпризы, всегда получишь нечто неожиданное. Выделить из всего эту подпись под фотографией... это тоже особенность. Одесса - особенный город… ЛЯХОВИЧ: У Вас были и другие герои, которые подтверждают это же. Ваш Чацкий был другой. ЮРСКИЙ: Чацкий для нас фигура обобщенная, протестант вообще. Это традиция русской литературы - лишние люди в данной ситуации для общества. А Груздев - он из этого общества, он наш хороший знакомый. Чацкий в каком-то смысле человек выдающийся. А Груздев - человек не выдающийся. Для меня это было очень важно. Груздев - не выдающийся, не положительный. Мне не хотелось придавать ему положительные черты. Потому что благородный человек - как он мог убить? Как такой человек мог убить? Но он такой, что, может быть, и мог бы. Но он просто-напросто другой, он надломлен ситуацией, в которой находились люди, а это очень тяжелые послевоенные годы. Это надлом жизни, когда физическая сила, государственное жесткое давление, которое делает людей согнувшимися и испуганными и вроде бы не самими собой. Он один из них, но он не убийца. Он в своей частной жизни честный, только и всего. Он имеет на это право. А Жеглов, которого Высоцкий сыграл жестко, человек, который полагает, что врачи должны быть вот такими, менты должны быть вот такими, хулиганы должны быть вот такими, и он ошибается. Это их столкновение. Потому что люди разные и все-таки индивидуальны. И они имеют на это право. ЛЯХОВИЧ: То, что Вы юрист по образованию, помогло Вам в сцене, где с Вами беседует следователь, подсказали ли Вы что-то Володе, ведь он часто сцены режиссировал сам? ЮРСКИЙ: Да, я представляю себе эту процедуру. Она довольно близка к тем годам, когда я учился на юридическом факультете. Я поступил в 1952 на этот факультет, а события фильма отделены всего шестью годами, это сталинское время, хотя в фильме этой проблемы нет, но это милиция эпохи сталинизма. Это важно. ЛЯХОВИЧ: Часто говорят, что режиссура - это другая профессия, но Станиславский говорил, что каждый актер - это режиссер своей роли. Но для меня не было сюрпризом Ваше появление в роли режиссера еще и потому, что в середине 70-х я смотрел Вашего "Мольера", Вы были режиссером-постановщиком и исполнителем главной, роли и была несколько непонятна судьба этого спектакля, ведь широкого резонанса он не имел. ЮРСКИЙ: Имел. Мне посчастливилось несколько раз в жизни иметь резонанс не в прессе, от которой я не очень много радости получил. Не званий, не наград фестивальных, а народный резонанс. И вот народный резонанс "Мольера", которого никогда никуда не вывозили, ни на какие гастроли, он шел только на сцене театра. Но в пределах театрального шума, он имел вполне достаточный и не ушедший до сих пор резонанс. То же можно сказать и о "Золотом теленке", который во многом связан с Одессой, фильм Швейцера не получил никакого отзыва в прессе, не был отмечен никакими премиями, но прошло сорок лет и картина оказалась признанной народным образом. То же случилось с фильмом "Любовь и голуби", который имел запрет, потому что он попал во время борьбы с алкоголизмом, дошедшей до абсурда. Картина была запрещена, потом с трудом выползла, но стала народным фильмом. Поэтому я счастлив чувствовать себя народным человеком, потому что некоторые произведения были поддержаны народным образом. ЛЯХОВИЧ: Как-то Фаина Раневская сказала: "У Юрского течка на режиссуру, хотя артист он, конечно, замечательный". Сам жанр одного актер предполагает саморежиссуру. Вы ни на кого не полагались, отбор, решения, исполнения - все Ваше. И если бы Вы ничего другого не сделали, кроме того, что прочли на Ленинградском телевидении "Евгения Онегина", Вы бы уже стали прижизненным классиком. Был виниловый диск с Вашим исполнением, где были "Сапожки" Шукшина, "Снег идет" Пастернака и другое. ЮРСКИЙ: Хотелось бы вернуться к тому, чтобы издавать диски с литературными записями, концертными записями такого рода. Сейчас собираются это сделать в виде CD, но мне кажется, что пока они это сделают, CD станет не актуальным. Но сам факт, что это собираются сделать, радует. ЛЯХОВИЧ: Судьба была благосклонна к Вам в том плане, что Вы работали с выдающимися партнерами. Как Вы относитесь к тому, что представляет собой фильм "Мастер и Маргарита", прежде всего к Вашим двум партнерам - Кириллу Лаврову и Олегу Басилашвили? ЮРСКИЙ: Мне трудно, это деликатный вопрос. Булгаков для меня автор как родной, я слишком много им занимался, и я слишком погружен в круг его людей, которые были с ним близки. С Булгаковым я знаком не был, но с его женой и друзьями я был близко знаком, поэтому мне кажется, что я ощущаю его фактуру. Поэтому в фильме мне не хватило юмора, простой вещи. Позиция мне показалась слишком серьезной и размашистой. Я Булгакова ощущаю более иронично, юмористично и весьма скромными средствами. Кота я совсем принять не могу, потому что ничего механического у Булгакова я не представляю. ЛЯХОВИЧ: Вас называют "последним из пушкинских могикан". Вы сами признаете, что ушедшая эпоха была пушкинской и закончилась она в 200-й день рожденья Пушкина, 6 июня 1999 года. А что с этим-то веком делать? ЮРСКИЙ: Разбираться. Он только начинается. Люди не ведают пока, что творят. Пока это ребячливое тысячелетие. Люди как-то уж слишком заигрались, слишком по-детски ведет себя человечество. Я не исключаю себя из человечества, я внутри него. Мне кажется, что мы заигрались в политику, войны. История Крестовых походов или римских воинов с Ганнибалом - было же понятно, что это обречено, что погибнут десятки тысяч людей - им не было видно. Это отсюда видно. Потом человечество осмыслило, и было 2-3 века Просвещения, когда люди говорили, что опыт-то есть, и мы будем себя аккуратнее вести. Но мне кажется, что 21-й век опять выпустил неведомые эмоциональные чувства злобы, которые сейчас на сцене. Терроризм, игра в смерть, игра в политику, игра в борьбу религий, которые сейчас становятся тревожными действительно. Когда-нибудь люди и это осмыслят, но живем-то мы сейчас. А людям сейчас не до того…